Secretum

Так я узнал, что аббат любовно подобрал жемчужины с пола, куда я швырнул их в припадке ярости, и сохранил их. Все эти годы он хранил их у сердца, возможно безмолвно молясь Пресвятой Деве Марии…

Я подумал вскользь, что Атто, конечно же, не носил с собой эти жемчужины каждый день, раз забыл их в шкафу вместе с сутаной. Но, с другой стороны, он снова нашел меня и, таким образом, возможно, считал, что выполнил свой обет.

«Ах, этот плут аббат!» – воскликнул я про себя, все же расчувствовавшись тем, что так дорог ему. Да, несмотря на старые обиды, я тоже всем сердцем любил его, и было бы бесполезно это отрицать. И поскольку чувства к нему, наполнявшие меня трепетом почти двадцать лет, не угасли от его недавних проступков, видимо, мне следовало волей-неволей смириться с этой любовью.

Я отчаянно ругал себя за намерение шпионить за аббатом. Я уже направился к выходу, красный от стыда, но вдруг остановился на пороге: я был далеко не ребенок, и мои сердечные переживания не затмевали света разума. А разум нашептывал мне, что в любом случае не стоит доверять Атто.

И вот мое душевное состояние вновь изменилось. «Если бы мне приходилось отвечать только за себя, – размышлял я, – я никогда не решился бы вторгаться в личную жизнь аббата. Однако глубокая привязанность Атто ко мне, как и моя к нему, не могла заставить меня забыть, что поручение, за которое я взялся, а именно вести запись всех его деяний в эти дни, с большой вероятностью (и я был в этом совершенно уверен) таило в себе разного рода ловушки и опасности. А если аббата обвинят в том, что цель его пребывания в Риме – шпионаж и влияние на ход будущего конклава? Далеко не безосновательное обвинение, поскольку аббат и не скрывал своих намерений защищать интересы его величества христианнейшего короля Франции в преддверии грядущих выборов понтифика. Кардинал Спада, мой хозяин, ничего не подозревая, гостеприимно предоставил Атто свой кров и теперь тоже может навлечь на себя подозрения. «Посему, – заключил я, – не только мое право, но и прямая обязанность, и не в последнюю очередь по отношению к своей горячо любимой семье, узнать, какой опасности я буду подвергаться и насколько она велика».

Подавив таким образом угрызения совести, я снова занялся обыском. Поиски под кроватью и за ней, на шкафах, под сиденьями и подушками кресел и маленьким, украшенным золотыми перьями диваном с обивкой из парчи, не дали никакого результата. Ничего не обнаружилось и за картинами, не было ни малейших признаков того, что кто-то отделял раму от холста, чтобы что-нибудь спрятать там. Мои дальнейшие изыскания в самых дальних и темных углах комнаты оказались также напрасны. Еще меньше таилось в немногочисленных личных вещах Бюва в соседней скромно обставленной комнатушке.

И все же я знал: Атто, насколько я помнил по нашей первой встрече, всегда путешествует с приличным количеством разных бумаг. Времена изменились, и я тоже. Но только не Атто: по крайней мере в том, что касается его привычек неисправимого интригана. Чтобы иметь возможность действовать, аббату нужно было знать. Чтобы знать, надо было помнить, а для этого служили письма, мемуары, записки, с которыми он никогда не расставался, то есть передвижные архивы шпиона.

Именно в тот момент, когда я прервал свои тщетные поиски, утомившие мои глаза и пальцы, и дал волю воспоминаниям, меня посетило озарение. Точнее, воспоминание семнадцатилетней давности. Старое, но очень живое воспоминание о том, каким образом мы с аббатом нашли тогда ключ к тайне, к которой прикоснулись. Это тоже были бумаги, и мы отыскали их там, куда нас никогда бы не привели ни инстинкт, ни логика (как и хороший вкус): в грязных подштанниках.

«Ты недооценил меня, аббат Мелани, – прошептал я, снова открывая корзину с грязным бельем и уже не копаясь среди вещей, В исследуя их. – Какая неосторожность, синьор Атто!» – подумал я с довольной улыбкой, когда, ощупывая подкладку больших подштанников, почувствовал под своими пальцами шелест бумаги. Я взял подштанники в руки: подкладка не была пришита к подштанникам, а крепилась к этой детали одежды маленькими крючками. Расстегнув их, можно было просунуть руку между двумя слоями ткани. Когда я сделал это, мои пальцы коснулись широкого плоского предмета. Я вытащил его. Это был пакет из пергамента. Он был хорошо сработан – в нем помещалось несколько бумаг, конечно, не так много, чтобы пакет оставался плоским, как речная камбала. С тихим чувством торжества я вертел его в руках.

У меня было мало времени. Несомненно, Атто хотел исследовать виллу, а заодно узнать, кто еще из гостей приехал на свадьбу раньше времени, как и он сам. Но при малейшем поводе он мог вернуться в свои апартаменты и застать меня врасплох. Я шпионил за шпионом: надо было спешить.

* * *

Я развязал ленту, скреплявшую пакет. Перед тем как открыто его, я заметил какую-то надпись, сделанную мелкими буквами. Ее было настолько тяжело разобрать, что казалось, будто она предназначена только для человека, уже знавшего, что это такое.