Седая целительница (СИ)

— А чего делать?! Хозяйство поднимать, мужа кормить, ласкать. Дочке приданное готовить. Буран и дня дольше не позволит своей кровиночке на войне пробыть. Жить, Любава, вот что делать!

Пришибленная услышанным, черноволосая и вправду принялась ужин готовить. Благо погреб утопал от продуктов. Там и улова было предостаточно, и соленого мяса, и свежего. И огородного богатства.

Вот так уже три дня она готовит, убирает, да шьет в свободное время. Благо сноха, когда узнала, что Любава рукодельничает, приташила ей гору полотенец и ниток исшить.

Работы было вдоволь.

А вот к вечеру, аккурат после ужина, Буран сгребал ее в охапку и в постель устраивал у своего теплого бока. Ничего дурного он себе не позволял. Они просто спали, только обнимал он ее так, как самое прекрасное сокровище этого мира.

Иной раз Любава замечала у калитки любопытный взгляд других жителей селенья, только не понимала, почему не спешили они с ней заговорить. Да и подходить тоже, будто боялись ее. Хотя, что может сделать человек волку?

Одна Ласкана ежедневно в гости приходила. Поболтать она любила, но в целом добрая женщина. Мудрая и не злая.

Вот Любава и призадумалась, ее обиды на Бурана — капля в море по сравнению с тем, что он не только Снежку домой вернет, да и сможет девочке ее хорошего мужа подыскать. Волкодаки ценили своих женщин. А Снежинка, почитай, с ними одного рода.

Притащив два ведра с водой, Буран мимолетно мазнул губами по ее макушке.

— Я в дозор, вернусь утром. Если что, кричи что есть силы, Ласкана или Мороз прибегут.

Молча кивнув, Любава вернулась к замесу теста. С тяжелым сердцем отпускала она Бурана, оттого что видела: мрачный он. Терзает что-то его сердце и душу.

— Буран… — неожиданно позвала его, и мужчина замер. Жадно заглядывая в глаза любимой. Любава устыдилась своим думам, как девчонка зеленая! — Береги себя.

Усталая улыбка озарила мужское лицо.

Кивнув на последок, он покинул дом, оставив Любаву в мрачных думах, да в стыдливых желаниях. Понимала она, что не должна думать о таком. Да только… Не дева ведь, хоть и прошли два десятка лет, да только тело помнит и крепкие руки мужчины, и его ласковые поцелуи по мягкой коже, и страстные ночи, в одной из которых в ее утробе зародилась жизнь. А потом на свет появилась Снежинка.

И пусть Буран ее не трогал, но она и сама распылялась от коротких взглядов, его запаха на подушке. Крепких рук, что иной раз обнимут крепко со спины, что аж дыхание спирает.

А потом ночью, когда он засыпал, прижав ее к своему сердцу, Любава вслушивалась в ровный постукивание под щекой и в лучах полной луны рассматривала мужские черты лица. Вспоминая Снежинку. И свою первую и единственную любовь в этом мужчине.

Сердце в груди мучилось, все ее тело била крупная дрожь. Казалось, еще немного, и сердце испуганной пташкой выскочит из груди.

Уставившись на свои руки, Любава поджала пухлые губки. Не дурной она была и не слепой, да бы не увидеть, как зажили ее руки. Как белизна окрасила нежную кожу, как вытерлись мозоли и зажили ранки.

Рядом с мужиком у своего плеча, ее ручки превратились будто в лебединые перышки. Да и она сама будто помолодела весен на десять.

Буран окружил ее заботой, теплом и сытостью. Каждый раз подкладывая в тарелку кусок мяса посочнее да пожирее. Укутал ее заморскими тканями, как куклу из княжеского терема.

Она таяла, как воск под огоньком свечи.

Не хотела, но таяла.

— Любавушка, душенька моя!

Ласкана всочила в дом, словно егоза, придержав на изгибе локтя лукошко со свежесобранными лисичками.

— Смотри, что набрала в лесочке! Красивенькие какие.

— Ой! — посмотрев на полную корзинку грибочков, женщина благодарно улыбнулась. — Спасибо тебе, милая.

Искренне молвила, на что Ласкана лишь махнула рукой.

— Пустое. Вот бери, готовь мужу. Я своим с чесночком да мясцом зажарила. А ты как наловчилась делать?

Тонкой иглой воспоминание укололо в груди, сжав до бела костяшек ручку лукошка, Любава присела на лавку. Указательным пальчиком очертив рыжие шляпки на ножке.

— Снежка в сметанке с лучком любила-любила. Могла целый чугунок съесть. Маленькой была, вся изляпывалась, я ее ругаю. А она глазищами своими хлопает и тихонько пообещает: «Мамочка, я больше не буду!».

Слезы душили. Материнская душа тосковала.

Ласкана присела на лавку рядом, приобняла за плечо и тихонько прошептала.

— Вернется домой наша Снежинка. Вот увидишь. Целой и здоровой. Буран всех наших на фронте поднял. Князю лично письмо написал альфа, и гонцом отправил в столицу. Вернется, Любава. Нам остается лишь ждать и молиться.

Молча кивнув, черноволосая шмыгнула носом и попыталась спрятать слезы на ресницах.

Во дворе хлопнула калитка, потом скрипнула дверь и послышался топот детских ног.

В избу ворвался Воята — единственный сын Ласканы и Мороза. Горяче любимый и вымоленный у богов. Парнишке недавно исполнилось десять весен. Но он уже горделиво ходил по селению, помогая во всем матери и норовя с батьком ускочить на охоту.

— Мамка! Мамка! Теть Любава!

— Чего кричишь, Воятка? Тут мы.

Недовольно зыркнула на сына Ласкана, она обычно в нем души не чаяла. А тут размокла вместе с Любавой.