Седина в голову

Он вернулся в палату посветлевший, будто побывал в поле, где сейчас наверняка звенят где-то в сизой выси песни жаворонка, незамысловатые такие, а трогающие до слёз, и благоухают травы, напоённые влагой да парят ширококрылые орлы. Журналист, завидев Михаила Петровича, хлопнул в ладоши, дружелюбно забасил:

– А вы, оказывается, большой хитрец, Михаил Петрович! Такую женщину знаете и молчите!

– Не знал, что она здесь работает. Да и виделись мы всего один раз в жизни.

– А вы Ваньку не валяете, а? По взгляду вижу – обманываете меня. Да и она в вас впилась взглядом – не оторвёшь.

– Вот когда в вас профессия заговорила, Альберт Александрович. Любите вы, журналисты, метафору, стало быть, из маленькой мухи слона накачать. Ничего в её взгляде не было – ни пристрастия, ни подобострастия. Просто узнала меня и остановилась…

– Не скажите… Уж мне со стороны было виднее – пожирала она вас своими глазками.

Вот такой разговор, больничный трёп, не больше, а всё-таки вселилась в тело лёгкость, упругость, даже послеобеденный сон не сморил Коробейникова. Чепуха какая-то получается: вроде в жизни чего ждёт Михаил Петрович, радостных открытий или, как ребёнок, конфетку сладкую во рту ощущает.

Храпел Альберт Александрович, стонал и скрежетал зубами во сне, а когда проснулся, просипел:

– Завтра пойдём наводить мосты.

– Какие мосты? – не понял Коробейников.

– А к вашей знакомой. Должна же она знать, что она красивая женщина. А то наш брат мужик – сухарь, может сверхделовым быть, не заметить красоту. А женщины, как цветы, любят, чтоб на них любовались.

Натянулось что-то в Коробейникове – насчёт завтра угадал журналист, собирался Михаил Петрович заглянуть к Нине, но никак не в компании с Альбертом Александровичем, беседовать легче не большой командой, а тет-а-тет, так удобнее, а то вроде разговора на стадионе получится, когда все кричат, а друг друга не слышат. А может быть, он просто загнан и устал, раним до обострённости, если так болезненно воспринимает…

Больничный режим, кажется, больше всего угнетал Коробейникова. Он просыпался рано по своей старой деревенской привычке, часов в пять и до половины восьмого, когда начинала пробуждаться больница, вертелся на кровати, жгутом свивал простыню, бесцельно глядел в потолок и думал, думал. Чаще всего думал Коробейников о работе – о том, как там без него управляется его заместитель, главный агроном Кожевников, мужик колготной, шумоватый, который готов любому и каждому доказывать свою правоту, «качать права». Кажется, многим хорош главный агроном – и дело знает, и поле любит, готов целый день, как пень, торчать у тракторов, не постесняется закатать рукава рубашки и в машину, в грязь залезть, гайки крутить, как заправский слесарь, а вот эту свою черту – шумливость, вздорность, пустяшные взрывы – не может в себе преодолеть. А вспыльчивый человек чаще всего выбивается из нужной колеи, и тогда всё не клеится, поводок самоконтроля рвётся.

С годами, кажется, Кожевников немного стал сдержаннее, но всё равно иногда даёт волю своим чувствам, словно вожжами себя нахлёстывает, пытается утвердить непогрешимость своего мнения. Недавно он сцепился с первым секретарём райкома партии Голошубовым по поводу свёклы и, кажется, не вмешайся в спор Коробейников, могло бы кончиться плохо.

Голошубов – человек, немного избалованный властью, любое указание «верхов» воспринимает до наивности просто: приказали – делай. А тут в обкоме приказали – под свёклу надо делать одну культивацию, причём мелкую, чтоб не высушивать землю, тогда всходы будут дружные, как грибы после дождя.

– А сорняки? – спросил Кожевников.

– А причём тут сорняки? – вопросом на вопрос ответил Голошубов.

– Да притом, – начал закипать главный агроном, – что одна культивация их не уничтожит. Через неделю поле не узнаешь – зелёным ковром покроется.

– Гербициды применим…

– А где они у нас? Да и дорогое это занятие – гербициды. Себестоимость каждого гектара высоко подскочит!

– Значит, вы не согласны с линией обкома? – с нажимом спросил Голошубов.

– Не согласен. Более того, считаю это вредным. Опять обком крестьянами командует, а ведь ещё Ленин предупреждал – не сметь командовать мужиком…

«Эх, грянет сейчас Полтавская битва», – подумал тогда Коробейников и как в воду глядел. Губы у Голошубова приплясывать начали, как в лихорадке, как блажной человек стал, но и на Кожевникова противно глядеть – глаза выкатились из орбит, лицо багровое, точно ему на голову колесом наехали, говорит быстро-быстро, как из пулемёта строчит. Подумал Коробейников, что такое соперничество до добра не доведёт: не знает что ли главный агроном, что извечный закон «Тот прав, у кого больше прав» и на этот раз сработает, – и вступил в разговор:

– Видимо, Василий Семёнович, – он обратился к Голошубову, – надо нам детально изучить новый метод. Попробуем на практике, тогда и будем опровергать, товарищ Кожевников.