Седло для дракона

– Это нужно мне самому, – сказал он. – Много лет я был преуспевающим писателем. Писал жэзээлки – Жизнь Замечательных Людей. Создавал хорошие, качественные тексты. Но всю жизнь чего-то боялся. Опасался, что книга не понравится и ее вежливо отклонят, вместе с ней выбросив и год моей жизни, или подвинут в издательском плане, или дадут неудачного художника, или что редактор выкинет хороший кусок, не разобравшись, что вся книга писалась только ради него. Даже когда книга выходила, я по инерции продолжал бояться. Например, что не поставят допечатку и хорошая книга постепенно превратится в выцветшую карточку в библиотечном каталоге. Кучи вещей опасался, и этот страх мне ужасно вредил. Я не халтурил, но порой делал не так, как хочу, а так, как будет гарантированно успешно, и презирал себя за это. Сколько ярких мыслей было погашено потому только, что они были несвоевременны или не вписывались в жанр! Но однажды мне это надоело! Я решил, что буду писать просто так, как пишется, а на публикацию вообще махну рукой! Напишу КНИГУ, одну-единственную, настоящую, и дам ее прочитать одному-единственному человеку, потому что читатель мне все же нужен. Пусть и всего один. И книга моя станет ласточкой, чистой светлой молнией, свободной от всего, даже от бумаги… И тут появилась эта девушка, которую я даже вживую никогда не видел, и все как-то состыковалось.

Рина кивнула. Не потому, что поняла, а потому, что почувствовала: Воинову нужно, чтобы она согласилась.

– А про серию ЖЗЛ, – продолжал он, – тут вот какая история. В основном я специализировался на биографиях писателей и поэтов. Набирал в букинистических магазинах кучу прижизненных изданий, покупал у антикваров всякие мелочи, воспроизводящие быт, – чернильницы, колокольчик для вызова лакея, дуэльный пистолет, рапиру, гравюры. Все это нужно было мне для погружения в эпоху. Я заканчивал книгу, сдавал рукопись – и сразу же относил все обратно букинистам и антикварам.

Рине жаль стало дуэльного пистолета. Она бы его антиквару не отдала.

– Зачем?

Воинов слегка пожал плечами:

– Прижизненные издания – дорогое удовольствие. Требовались деньги, чтобы купить такие же книги и предметы быта для следующей книги серии.

Вопросительно оглянувшись на Сашку, Рина сунула руку в сумку. Выудила камень. Ощутив ее пальцы, внутри вспыхнул трехлопастный лист. Опасаясь слиться, Рина положила камень на столик у дивана.

– Что это? – спросил Воинов.

– Закладка, – ответила Рина. – Надо сжать ее, подержать немного – и все. Вы будете здоровы.

Протянув худую руку, Воинов коснулся камня. Внутри ало вспыхнули прожилки листа. Воинов оторвал пальцы – прожилки погасли. Взял камень в руку, подождал, пока алое сияние заполнит камень и коснется руки, – и разжал пальцы. Перетекшее сияние, добравшееся уже до суставов, поколебалось немного и отхлынуло.

– Да-а, – протянул Воинов. Он выглядел удивленным, но значительно меньше, чем Рина ожидала. – Значит, говоришь, буду здоров?

– Надо взять его в руку и немного подержать. Сияния не бойтесь, оно не обжигает, – сказала Рина.

– А потом?

– Камень погаснет, и закладка сольется с вами.

– А второй раз использовать можно?

– Нет. Только один раз. Потом он станет просто куском скалы…

Воинов слегка кивнул, еще раз коснулся камня, даже чуть приподнял его, но сразу положил, едва сияние стало разрастаться.

– Когда-то я бы рассмеялся, но теперь верю, что все так и будет, – сказал он.

– Из-за крылатого ослика?

– Не только из-за него. – Он быстро взглянул на Рину, взвешивая, стоит ли говорить. Потом все же решился: – Лет десять назад я писал о Пушкине. Готовясь к написанию книги, начитывал материалы и, разумеется, покупал безделушки той эпохи… У одного антиквара я случайно наткнулся на интересное кольцо. Антиквар продал мне его по весу золота… Он, по счастью, не знал его истинной цены.

Сашка оттащил Фантома от последнего уцелевшего цветка.

– Волшебный перстень, что ли? – спросил он.

Воинов поморщился. Слово «волшебный», видимо, резануло чуткий писательский слух. Он скорее предпочел бы слово «чудесный».

– Можно и так сказать. А купил я его вот почему. Известно, что у Пушкина был перстень-талисман с еврейскими письменами и камнем сердоликом. Пушкин верил, что в этом перстне заключен его талант, и никогда с ним не расставался. Этот перстень присутствует и на картине Тропинина, и на посмертном портрете Мазера. С мертвой руки поэта перстень снял Жуковский. После смерти Жуковского перстень оказался у Ивана Тургенева. Тургенев в свою очередь планировал передать его Льву Толстому, говоря, что этот перстень всегда должен быть у самого лучшего, наиталантливейшего писателя своего времени. Однако Полина Виардо, душеприказчица Тургенева, передала перстень в музей Александровского лицея, откуда он был похищен в марте 1917 года. Кто-то из служителей дождался смуты и совершил безнаказанную кражу. С тех пор судьба перстня неизвестна.

– Так это был он? Перстень Пушкина? – спросила Рина.