Седьмая чаша

У причала Трех Журавлей нас ожидала одна из личных лодок архиепископа Кранмера, а в ней – четверо гребцов в белой форме. Харснет приказал им грести к Ламбету, и как можно быстрее.

Ледоход закончился, и река пестрела белыми парусами яхт и лодками, перевозившими лондонцев вдоль Темзы и с берега на берег. Вверх по реке ползли тяжелые баржи. Их матросы громко дули в трубы, сгоняя со своего пути более мелкие суденышки. Небо было светло-голубым, речной бриз – легким и прохладным. Но я думал о пучине под нами, из которой появились гигантские рыбы.

Позади нас высился Лондонский мост, утыканный домами и лавками, еще дальше мрачно темнела махина Тауэра. На арке в южном конце моста торчали длинные колья, на которые были насажены головы (к счастью, с такого расстояния их было не разглядеть) тех, кто бросил вызов королю или чем-то рассердил его. Среди них до сих пор находилась и голова моего старого хозяина, Томаса Кромвеля, а также головы Дирхэма и Келпепера, предполагаемых любовников казненной королевы Кэтрин Говард. Я вспомнил Томаса Келпепера, с которым познакомился в Йорке, – его красоту, петушиную гордость – и невольно поежился, оттого что снова попал в мир придворных интриг.

– Да, все еще холодно, – заметил Сеймур, неверно истолковав пробравшую меня дрожь, и плотнее запахнулся в свою шубу.

Я внимательно изучал его. Мне было известно, что он младший брат третьей жены Генриха, Джейн Сеймур, умершей при родах наследного принца Эдварда. Говорили, что она была единственной из пяти жен Генриха, кончину которой он искренне оплакивал. Старший брат Томаса Сеймура, Эдвард, граф Хартфордский, занимал высокое положение при дворе и был назначен лорд-адмиралом королевского флота. Лорд Хартфорд являлся единственным высокопоставленным реформатором, который удержался в Тайном совете после падения Кромвеля три года назад. Он был известен как серьезный, умелый политик и удачливый военачальник, который прошлой осенью успешно провел военную кампанию против шотландцев.

А вот его брат Томас заслужил репутацию безответственного ловеласа. Глядя на его красивое лицо, в это было несложно поверить: полуулыбка на пухлых губах, модная длинная борода – все говорило о чувственности этого человека. Барак рассказывал мне, что сэр Томас считался авантюристом, и поэтому его ни за что не включили бы в состав Тайного совета, но при этом он занимал ряд весьма доходных должностей и совсем недавно был послом при дворе германского императора, который в ту пору воевал с турками.

Сеймур изящно запахивался в полы шубы, нежно поглаживая длинный меховой воротник, Харснет, с его резкими чертами, серьезным взглядом и озабоченным выражением лица, был полной противоположностью сэру Томасу.

Лодка плыла по неспокойной поверхности Темзы, а я с тревогой гадал, каким образом Томас Сеймур может быть связан со смертью несчастного Роджера.

Мы в молчании достигли дальнего берега и быстро двигались по направлению к дворцу Ламбет. Позади осталась пустая ниша, где раньше стояла статуя Томаса Беккета, которой кланялись все лондонские лодочники. Теперь памятник этому архиепископу, бросившему вызов королю, разрушили. Мы миновали Тауэр, за толстыми стенами которого томились в заключении еретики. Я вспомнил встреченного мною в Йорке жестокого тюремщика, находившегося на службе у Кранмера, и снова поежился. Тогда, зная, что Кромвель доверяет мне, архиепископ заставил меня взяться за выполнение опасной миссии, однако потом в нем, видимо, проснулась совесть, и, пытаясь задобрить ее, он подыскал для меня должность в суде прошений. И вот мне предстояло снова встретиться с этим неистовым, не знающим покоя, фанатично преданным Господу человеком.

Гладкую дубовую дверь, ведущую в кабинет Кранмера, я помнил еще по своему последнему визиту сюда. Харснет постучал и вошел, я и Сеймур – следом за ним.

Архиепископ Кентерберийский в белой сутане и черной епитрахили на шее сидел за большим столом. Темные, но уже седеющие волосы были не прикрыты. Морщины на щеках за прошедший год стали глубже. Большие синие глаза, насколько мне помнилось, всегда были наполнены страстью и жаждой борьбы. Кранмер был далек от радикального реформаторства, но тем не менее постоянно ощущал угрозу со стороны консервативных царедворцев. Многие из них с радостью сожгли бы его, будь на то их воля, но он давно пользовался расположением короля, и только это до поры до времени служило залогом его безопасности.