Седьмая. Ливень юмора для тех, кто в дефиците позитива

В ЭТОМ ПРОБЛЕМА ЛЮБОЙ НЕДОПРАВДЫ – МОЖНО ОБМАНУТЬ ДРУГОГО, НО СЕБЯ – НЕ ОБМАНЕШЬ.

Сыну тогда было шесть лет.

Я – на седьмом месяце беременности.

Но я поняла, что будет правильно, несмотря на усталость и стремительно наступающую темноту, пойти и купить новых пирожков для папы.

Это будет самое верное и деликатное решение уравнения, в котором задействована такая переменная, как совесть.

Мне страшно не хотелось идти обратно через весь парк, но родительство – это всегда компромиссы в сторону интересов ребенка и его воспитания.

Мы с сыном так и сделали. В итоге вернулись домой ночью, уставшие, с натертыми ногами, но презентовали папе целебные пирожки. Чтобы снять груз с души и исключить возможность недоправды.

Я вспомнила идентичную ситуацию из своего детства. Мы с мамой пошли в кафе «Холодок».

– Только бабушке не скажем, – предупредила мама.

Мне было семь лет, в кафе я была впервые и переживала, что недостаточно красиво наряжена.

– Да брось, – успокоила меня мама.

В кафе мне было неуютно. Казалось, официантка понимала, что мы не завсегдатаи кафе, зашли по случаю, подкопив деньжат. Она была холодна, будто оправдывала название кафе.

Мы и правда зашли по случаю. Мама улетала завтра и хотела как бы впрок накормить меня положительными эмоциями.

На стене висел плакат. Там была нарисована женщина в белом чепчике, с подносом, полным яств, и подпись: «Обслужим культурно каждого посетителя».

На подносе стоял пузатый чайник в горошек, батон, котлеты и вазочка мороженого. Я подумала, что все, за исключением мороженого, я ем и дома. Зачем же ходить за этим в кафе? Кафе – в моем понимании – это возможность есть диковинную еду, которой нет дома.

Я заказала пирожное, мороженое и лимонад.

Ни того, ни другого, ни третьего дома не было. Дома был чайник, котлеты и батон.

– Бабушке не скажем, да? – волновалась мама.

Я понимала, чем продиктована просьба. Поход в кафе – это расточительство. А бабушка и дедушка живут по принципу: «Каждая копейка на счету». И меня растят заодно, приучая к экономии.

Проболтаться про кафе – это гарантированный скандал. Все пирожные и лимонады будут пересчитаны на килограммы гречки и выставлены в упрек.

С одной стороны, мне нравилось, что мы с мамой – сообщницы. Мы укутаны общей тайной. С другой стороны, я никогда не врала бабушке и дедушке.

Если бабуся спросит напрямую: «Вы были в кафе?», я не смогу соврать. То есть смогу, но бестолково и непрофессионально: покраснею как рак, занервничаю, и бабушка все поймет и обидится – и за кафе, и за вранье.

Я ела пирожное с чувством, что совершаю преступление. Я не чувствовала вкуса, мне было напряженно.

– Вкусно? – спросила мама.

– Да, – ответила я, запила вранье лимонадом и закашлялась.

Меня никто не учил врать.

Наоборот, меня учили вести себя хорошо, слушаться старших, угождать им и не обманывать. Но взрослые, окружавшие меня, хотели совершенно разных вещей, и угодить всем, никому не соврав, категорически не получалось.

В кафе было торжественно. Я как-то прониклась, вела себя особенно чинно, постоянно вытирала губы салфеткой, потому что мне казалось, что это – признак… взрослости и интеллигентности.

Мы поели и пошли домой.

– Скажем, что просто гуляли, – напомнила мама.

– Мам, я поняла! – сказала я с легким раздражением.

Меня будто готовили к экзамену и предупреждали: «Там может быть вопрос, ответа на который ты не знаешь, и подготовиться к экзамену нормально у тебя не получится».

Мама присела и взяла меня за руки.

– Милая, я боюсь бабушку и дедушку, не хочу их расстраивать, понимаешь? Но и тебя я очень люблю и хочу тебя баловать. Вот и приходится иногда… молчать.

Тогда я этого не знала, но сейчас знаю, что мама путала правду с недоправдой, подсовывала сама себе ту версию, что удобнее принять.

А правда, она одна. Ее можно недоговорить, недопризнать, недопонять, но от этого правда не изменится и не перестанет быть собой.

Зачем бояться бабушку? Бабушка пожилая и не страшная. И дедушка – добрый и хороший.

Она не бабушку боялась, а меня. Не в смысле, что я – страшная и злая, а в смысле, что если бабушка обидится и скажет: «Забирай свою Олю!», то меня придется забрать.

А маму устраивала жизнь без меня.

То есть со мной, но живущей за скобками ее жизни, потому что если впустить меня в ту жизнь, что внутри скобок, то это потребует сильных корректировок и карьеры, и работы, и отношений, и всего остального.

МЫ ПРОЖИВАЕМ ДЕТСТВО СТОЛЬКО РАЗ, СКОЛЬКО У НАС ДЕТЕЙ.

А детство – это всегда замедление.

Это когда все вокруг несутся с огромной скоростью на своих спорткарах, а ты – на игрушечном паровозике – чух-чух-чух-чух! – медленно так, ме-е-едленно, ползешь и только и успеваешь, что замечать упущенные возможности в окошечко своего игрушечного вагончика.

Но зато главную свою возможность – быть хорошей мамой своему ребенку – ты не упускаешь. И, скорее всего, в этом моменте ты настолько устаешь, что даже не осознаешь своего счастья.