Седьмая ложь

Медсестра посмотрела на меня:

– Может, лучше будет…

– Ничего страшного, – сказала я, поднимаясь. – Не беспокойтесь. Я приеду через неделю. Возможно, она просто не выспалась или еще что-нибудь произошло.

Я теряла терпение, теряла контроль, делала одну ошибку за другой.

Раньше я говорила матери, что у меня нет ключа от квартиры Марни. И – более того – я сказала, что, если бы он у меня был, я воспользовалась бы им, чтобы спасти жизнь Чарльза. Это было полной чушью. Я воспользовалась этим ключом, чтобы отнять у него жизнь, и, возможно, мать это поняла.

Я не лгала сейчас, но солгала прежде, и она поймала меня в мои же собственные сети.

– Папа? – произнесла моя мать, и я обернулась к ней.

Она спрашивала про него, потому что нуждалась в нем. Она хотела, чтобы он вмешался, чтобы он повел себя как мой отец. Она знала, что мне нельзя доверять, и понимала, что слишком слаба и немощна, чтобы все исправить.

– Ты же знаешь, что он не придет, – сказала я как можно более сочувственным тоном. – Мы же с тобой об этом говорили. Он больше тут не живет. Ты забыла? Он уже много лет назад ушел из нашей семьи.

И с этими словами я направилась к двери.

Лишь потом, по дороге домой, мне пришла в голову мысль: а может, она вовсе не пыталась устроить мне выволочку, наказать меня, может, она была вовсе не сердита, а перепугана? Может, она пыталась меня защитить? Предостеречь меня, сказать, чтобы я была осторожнее, осмотрительнее, не выдала себя?

Разве не так поступила бы любая мать?

Она боялась за меня. Она заглянула внутрь меня и увидела там червоточинку, заметила гнильцу и признала, что я, возможно, не самый лучший человек на свете. И, несмотря на все это, она все равно хотела защитить меня.

Глава тридцать восьмая

Вернувшись домой, я позвонила Эмме, но она не взяла трубку, поэтому я посмотрела подряд три фильма, заказала на дом еду с доставкой, а потом отправилась в постель. На следующее утро я позвонила сестре еще раз и снова не дозвонилась, но ничего такого не заподозрила, потому что она, скорее всего, просто спала – она была очень слаба и часто испытывала упадок сил, – кроме того, у нее было обыкновение замыкаться в своей раковине и ни с кем не общаться, когда жизнь казалась слишком невыносимой.

В понедельник после работы я опять позвонила ей, и снова мой звонок остался без ответа. Тогда я решила заехать к ней и привезти что-нибудь из фруктов – время от времени Эмма съедала несколько ломтиков яблока, даже в свои худшие недели, – и напомнить, что я люблю ее и хочу помочь.

За эти три дня мне ни разу не пришло в голову, что сестра в беде, в опасности, что с ней что-то не так.

Я добралась до ее дома и постучала в дверь. Ответа не последовало.

Впоследствии полицейские спрашивали меня, чувствовался ли в тот момент какой-нибудь запах, но тогда я ничего не заметила, хотя до конца своих дней буду помнить эту чудовищную вонь.

Тем не менее мне стало страшно. В ту минуту я уже поняла, что дело плохо.

Я спустилась и отыскала охранника. Его наняли обходить окрестности, после того как на парковке по соседству зарезали молодого парня. Охранник сидел на невысокой каменной оградке и преспокойно смотрел на своем телефоне какой-то фильм, когда я окликнула его и попросила о помощи. Он тяжело вздохнул и сообщил, что ничего не может сделать и что тут нужна полиция.

Я немедленно позвонила туда и принялась сбивчиво объяснять, что у моей сестры серьезные проблемы со здоровьем, что всего несколько месяцев назад она лежала в больнице, что она практически не выходит из дому и с ней никак не связаться. Потом было томительное ожидание, во время которого я расхаживала туда-сюда перед охранником, не давая ему досмотреть фильм.

При этом чувствовала я себя довольно-таки глупо, потому что в глубине души опасалась – и надеялась тоже, – что переполох поднят зря. Но мысль о том, что случилось нечто непоправимое и ужасное, сверлила мой мозг.

Приехали полицейские, и, думаю, они мало сомневались в том, что здесь имеет место смертельный случай. По их настоянию охранник связался с управляющим жилым комплексом, и тот с запасным ключом вместе с нами поднялся к квартире.

– Если хотите, можете подождать здесь, – сказала женщина-полицейский. – Мы войдем первыми.

Я покачала головой.

– Все в порядке, – заверила я. – Я хочу при этом присутствовать.

Я понимала, что слабая надежда не оправдалась, что Эммы больше нет, и не хотела на сей раз проявлять трусость, прятать голову в песок от страха.

Дверь вскрыли, я переступила порог, и в нос мне немедленно ударил этот запах. Я вошла в комнату и увидела на диване ее, распухшую до таких размеров, каких она никогда не была при жизни, с сизой, уже пошедшей пятнами кожей и широко раскрытыми невидящими глазами. Рой жирных мух кружил над ней, а одна сидела у нее прямо на веке.

Я застыла как вкопанная, не в силах отвести взгляд, а женщина-полицейский бросилась мимо меня пощупать пульс Эммы, хотя и без того было понятно, что его нет. Управляющий у меня за спиной издал булькающий звук и бросился на балкон. Его рвало.

Я многие годы знала, что она умрет.