Седьмая ложь

Ты скажешь, что я кривлю душой, но я обещала тебе полную правду, и вот она: это действительно был один из лучших дней в моей жизни. Мы с Марни вместе провели утро в доме ее родителей, прямо в пижамах позавтракали тостами с джемом, потом она принимала ванну, а я сидела на кафельном полу рядом с ней, вытянув ноги, и мы говорили о том, как встретились тогда в той длинной очереди в коридоре, и о прочих вещах, которые цеплялись одна за другую и в конечном счете сложились в цепочку, что и привела к этому самому моменту.

Я смотрела, как она выходит замуж за мужчину, которого я ненавидела, – а она любила, и это было вовсе не так ужасно, как мне представлялось. Я смотрела только на нее, жадно впитывая взглядом ее облик: рыжие волосы, уложенные в узел на затылке, бриллиантовое колье на шее, пышные белые юбки, длинную кружевную фату, – и радовалась вместе с ней. На свадебном банкете я переела, перепила и натанцевалась до кровавых мозолей и тем не менее чувствовала себя великолепно.

Как ни странно, мне даже понравилась речь Чарльза, честное слово. Я ожидала, что это будет тошнотворно, – думала, он станет говорить о непревзойденной силе своей любви, о крепости своих чувств, о том, как брак наполнит их отношения новым смыслом, – но все оказалось совсем не так. Он сказал, что никогда не встречал никого столь решительного, столь творчески одаренного, столь бесстрашного. Что немедленно, с первого же мгновения, едва только увидев ее, понял: она единственная в своем роде, особенная, не похожая ни на кого другого. То, что он говорил о ней, было чистой правдой, и я поймала себя на том, что против воли киваю.

Я ни разу не присела, до тех пор пока, уже далеко за полночь, большинство гостей не разъехалось. Музыканты складывали свои инструменты, две подружки невесты запихивали перебравших гостей в такси, которые должны были развезти их по домам. Официанты убирали оставшиеся бутылки вина и пива обратно в коробки, а распорядитель зала составлял в штабеля стулья. Двери оранжереи были распахнуты, и в еще не успевшем остыть воздухе пахло вечерней свежестью и пыльцой. Гирлянды, украшавшие сад, мерцали в темноте, и я поняла, что слегка пьяна, потому что огоньки выглядели смазанными, словно свет растекался за границы стеклянных лампочек и пачкал своей желтизной темноту.

Чарльз опустился на скамью рядом со мной и поблагодарил меня за мой вклад – он так и сказал «вклад», – и я на мгновение почти поверила в его искренность. Жилет на нем был расстегнут и болтался на плечах, грозя сползти; темно-синий галстук-бабочку он и вовсе где-то бросил. Мы стали смотреть, как Марни кружится на танцполе. Подол ее шелкового платья за день из белоснежного стал практически черным. Щеки ее порозовели, рыжие кудри выбились из прически и, влажные от пота, обрамляли лицо.

– Она – это что-то невероятное, правда? – сказал Чарльз.

Я кивнула.

Сейчас я до конца не уверена, что все происшедшее дальше было на самом деле, – со временем мои воспоминания утратили четкость и стали расплывчатыми. Не исключено, что это была злая шутка подсознания, которую сыграла со мной моя ненависть, – иллюзия, результат слишком большого количества шампанского и слишком большого количества злости. И все же я так не думаю.

Чарльз откинулся назад, прислонившись спиной к стеклянной стене оранжереи, и с удовлетворенным вздохом заложил руки за голову.

– Что-то невероятное, – повторил он снова.

С этими словами он опустил руки, и одна из них, очутившись у меня за головой, коснулась моей шеи сзади. Он притянул меня к себе и поцеловал в лоб. Губы у него были мокрые и блестящие, и, когда он отстранился, обслюнявленное место обожгло холодом.

– Мы – везучая парочка, – пробормотал он.

Язык у него заплетался. Я тоже многовато выпила, отрицать не стану, но он был совсем уж откровенно пьян, я никогда его таким не видела. Его левая рука скользнула по моему плечу к ключице, миновала подмышку. Я задержала дыхание и замерла. Я не хотела делать вдох, чтобы моя грудная клетка не расширилась, приблизившись к его ладони. Его кисть переместилась и застыла в дюйме от моей груди, пригвождая меня к скамье. Я не могла пошевельнуться, потому что при малейшем движении моя грудь неминуемо оказалась бы прижатой к его ладони, – и это прикосновение сделало бы вынужденный физический контакт еще более оскорбительным для меня.

Чарльз засмеялся хрипло и грубо.

– Ох, Джейн, – произнес он и кончиками пальцев провел по моему соску под желтым шелком платья.

Я опустила подбородок, невольно, как завороженная, глядя на свою грудь. Он вдавил в меня свою ладонь, а потом, уже убирая ее, на мгновение сжал мой сосок между большим и указательными пальцем.

Хотела бы я сказать тебе, что дала ему отпор. Хотела бы я, чтобы у меня хватило храбрости бросить ему вызов. Наверное, он был бы поражен – думаю, я сумела бы распознать искреннее изумление, – и тогда стало бы ясно: ничего не произошло, мне просто показалось.

Но я никак не отреагировала, так что теперь этого уже не узнаешь.