Седьмая ложь

Я вошла в зал и была поражена его величиной, невероятно высокими и богато украшенными сводами, рядами крепких деревянных скамей, сценой, скрытой за тяжелым зеленым занавесом. Скамьи были заполнены: дети сидели на коленях у родителей, а подростки – сбившись в тесные кучки, так что я прошла вперед и встала у сцены рядом с другими опоздавшими.

Потом погас свет, занавес раздвинулся, и я увидела, как Валери выходит на сцену вместе с двумя женщинами и тремя мужчинами. Все они были в свободных черных брюках и облегающих черных футболках и выглядели скучно и обыденно – пока не заиграла музыка. Динамик у меня за спиной завибрировал, и эти шестеро мгновенно преобразились: четко и слаженно двигались они в такт все ускоряющейся музыке, с завораживающей быстротой мелькали их ноги, выбивая дерзкий, агрессивный ритм. Это было так зажигательно, что я против воли завелась, полностью поглощенная происходящим на сцене действом. Но вот Валери бросила взгляд на пространство перед сценой – видимо, кого-то искала глазами. А наткнулась на меня.

Валери запнулась, всего на миг, прежде чем вновь овладеть собой. Она быстро исправилась, но сбить ее с ритма было приятно. В кои-то веки я застала ее врасплох.

Я выскользнула из зала в конце песни, довольная тем, что теперь эта хищница на своей шкуре узнала, каково это, когда тебя выбивают из колеи.

Глава тридцать пятая

Было утро субботы, и я, по обыкновению, отправилась навестить мать. Мне очень не хотелось вставать, но она знала, что я должна приехать, и ждала меня – хотя, конечно, вполне могла про это забыть.

Да и погода, слишком жаркая и влажная, не давала долго нежиться в постели по утрам. Последние три недели температура стояла выше двадцати семи градусов, а дождя не было вот уже почти целый месяц. Трава на газонах пожухла и превратилась в желтую солому, и гнетущая липкая жара накрывала город уже с рассвета. В такую погоду надо есть мороженое в парке, сидеть в тенечке, плавать в открытом бассейне и долгими знойными вечерами неторопливо ужинать в каком-нибудь ресторанчике под открытым небом, но не трястись в поездах и не торчать в четырех стенах в доме престарелых, выполняя свой дочерний долг.

В поезде было много народу. Мы еще не отъехали от вокзала Ватерлоо, и до отхода оставалось несколько минут. Я сидела у раздвижных дверей в ряду из четырех сидений, расположенных спиной к окнам. Сиденья напротив занимала семья: мать, отец и две маленькие дочери. На коленях у них лежали рюкзаки, и я подумала, что семейство, наверное, едет куда-нибудь к морю или на природу, где было немного прохладнее и не так душно.

На соседних путях готовился к отправлению другой поезд. Дежурный обвел взглядом платформу и дал сигнал в свисток. Состав, заскрежетав колесами, тронулся, и меня замутило, как будто наш вагон тоже пришел в движение. Я откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза.

Через несколько часов я вернусь в город и с ролью преданной дочери будет покончено до следующей недели.

Когда я открыла глаза, поезд стоял на станции Воксхолл.

– Прекратите сейчас же! – говорила женщина, балансируя на подножке лицом к перрону. Обеими руками она упиралась в дверной проем, перегораживая проход. Я не видела ее лица, но, судя по тому, как дрожал у нее голос, она была готова расплакаться. – Не садитесь на этот поезд.

– Ой, дамочка, уймитесь, – произнес мужчина на перроне. – Что вы расшумелись?

Женщина набрала полную грудь воздуха, и я поняла, что она напугана, но изо всех сил старается не показывать этого.

– Прошу прощения! – закричала она, обращаясь к дежурному. Он стоял к ней спиной и говорил с кем-то по рации. – Этот человек меня преследует! Вы меня слышите?

Он даже не обернулся.

– Я имею право ехать в любом поезде, – заявил мужчина.

– Только не в этом. Вы всю дорогу шли за мной и выкрикивали непристойности, и я не намерена больше это терпеть!

Она через голову перекинула ремешок сумки на другое плечо, чтобы не съезжал. На ней был ярко-розовый топ, в котором она выглядела моложе и казалась беззащитной. Джинсовые шорты открывали крепкие загорелые ноги.

Я перехватила взгляд женщины, сидевшей напротив. Ее муж обнимал обеих дочек за плечи и, как и мы с его женой, явно раздумывал, вмешиваться или нет.

– Ой, да пошла ты! – заорал мужчина.

– Так, все, хватит, – произнес отец семейства. – Потерпи пару минут, приятель. Сейчас подойдет еще один поезд. Не надо устраивать тут представление, ладно?

Мужчина какое-то время неподвижно стоял на перроне, словно обдумывая эту просьбу.

– Да пошли вы все! – бросил он наконец и с независимым видом удалился.

Я выдохнула. Спасовать перед хрупкой женщиной в джинсовых шортах и розовом топе было немужественно, равноценно проявлению слабости, в то время как отступить перед другим мужчиной – постарше и покрепче физически – было простым благоразумием.