Он всё говорил и говорил — в этом же духе; он всё писал и писал, усердно скрипел пером; как видно, так из него и пёрло... И совсем не замечал «добрый друг» Охлобыстин, что Магдалины в комнате давно не было и что даже осталась незаправленной постелька её; а не заметив, он не задумался над тем, что не в характере Тили без «прости-прощай» пропадать и тем более не в её характере постельку — святое, можно сказать, — оставлять незаправленной. Чтобы она так внезапно и спешно упорхнула, чтобы даже не забросала ветками гнёздышко любви — на то причина очень веская должна была быть.
— Скорее! Ради бога, скорее!..
Вот и дом Бертолетова показался. Извозчик, ссыпавший горсть мелочи себе за пазуху, не успел развернуться, а Магдалину быстрые ножки уже до подъезда донесли.
Спустя секунду она сильно дёргала шнурок звонка.
Заливался за дверью колокольчик, но хозяина, верно, не было дома.
Оставив в покое шнурок, Магдалина стучала в дверь:
— Митя! Митя! Милый дружок!.. Это я. Открой... Митя!
Можно целую вечность стучаться в запертую дверь. Можно целую вечность взывать к человеку, которого за дверью нет.
— О Господи!.. — Магдалина выбежала на улицу; увидев пустого извозчика, другого уже, выезжавшего из ближайшего проулка, она бросилась чуть не под ноги лошади. — Извозчик! Извозчик!.. — рискуя что-нибудь себе сломать, девушка вскарабкалась к извозчику на облучок. — Гони на Невский, дяденька! Вот тебе полтина на кнут. Лошадку, дяденька, не жалей...
Магдалина подумала, что Бертолетов, возможно, сейчас у Нади, и назвала извозчику её адрес.
...Надежда отворила и встретила Магду улыбкой; но, увидев её переполошённое лицо, сама встревожилась.
Магдалина быстро оглянулась — не слышит ли кто в подъезде — и выпалила громким шёпотом:
— Надя, Надя!.. Я случайно узнала, что милого дружка твоего... скоро... поедут... — она опять оглянулась и втолкнула Надежду в прихожую, захлопнула за собой дверь, — арестовывать...
Надежда сделалась белее снега:
— Как? Откуда?..
— О, дай отдышаться!.. — Магдалина, и правда, дышала тяжело. — Мити здесь нет?
— Нет, — Надежда растерянно развела руками.
— А где он?
— На кафедре. Он ещё работает в это время, — Надя оглянулась на часы-ходики, мирно и уютно тикавшие в комнате. — Вот примерно сейчас он должен вернуться домой.
— Тогда торопись. К нему вот-вот нагрянут с обыском...
Надя бросилась одеваться.
А Магдалина ходила за ней по комнате хвостом:
— Я случайно узнала от одного... кто к жандармам близок... Что поедут арестовывать... А может, уже поехали... Потому что он — бомбист... Ты знала? — она ходила за Надей от кровати к шкафу, от шкафа к кровати.
— Ах, Магда!.. — только и ответила Надя.
— Ты счастливица, Надя. Торопись... Тебя любит очень хороший человек, который хочет взорвать весь этот бедлам, — видя, что Надя, натягивая платье, плачет, Магдалина и сама стала всхлипывать. — И взорвёт. Ей-богу, взорвёт. Я его мало знаю, но я его поняла. Такие, как я, хорошо людей видят — глаз намётан... С того вечера ещё его понимаю. Мешок с кирпичами помнишь?.. Он взорвёт, милый дружок. Ведь говорят: если захочешь — сможешь[48]. Торопись, Надя. Пусть он бежит из Питера. Сейчас же! В деревню, в Швейцарию, в Баден-Баден на воды, куда-нибудь подальше... Может, удастся предотвратить арест...
— А вот и мы! Похоже, нас здесь не ждали. Не ждали ведь? Признайтесь.
Бертолетов, взирая на жандармов, всё ещё потрясённо молчал.
В приятной улыбке офицера мелькнули белые зубы:
— Быть может, мы дверью ошиблись? Тогда простите великодушно, мы покинем вас. Или не ошиблись?
Ответа всё не было.
— Скажите, сударь, вы — Бертолетов?
— Да.
Оправившись, наконец, от потрясения, Бертолетов бросился на жандармов; одного оттолкнул плечом, другого — руками. Пытался прорваться к выходу. Но опытные жандармы чего-то именно такого от него и ждали, к сопротивлению готовы были. Легко остановили беглеца:
— Не балуй, не балуй... — посмеялись, отбросили его назад; от них пахло ваксой и карболкой.
Офицер железной рукой схватил Бертолетова за плечо, бросил насмешливое:
— Экий ты забияка!
Бертолетов пробовал вырваться, но хватка оказалась мёртвая. А тут ещё двое других навалились, заломили руки за спину и крепко связали их сыромятным ремнём.