Седьмая печать

Иногда занятия по анатомии вёл Пётр Францевич Лесгафт, неординарной личности которого мы уже чуть выше касались. О нём в академии ходили легенды. Рассказывали, что Лесгафт прежде преподавал в Казанском университете. Он был любим студенчеством, на лекции его валили валом, и по предмету его — физиологической анатомии — успевали лучше, чем по другим предметам. Он не боялся покровительствовать студентам, которых руководство университета и иные профессора преследовали за политические убеждения; Лесгафт был против правительственного надзора над университетом, конфликтовал по этому поводу с властями, публиковал обличительные статьи, за что и был в один печальный день из университета уволен. Понятно, в деле увольнения Лесгафта не обошлось без влияния завистников и зложелателей, каких у людей талантливых, оригинальных и популярных, увы, всегда с избытком. Узнав об увольнении любимого преподавателя, некоторые студенты ушли из университета; так выразив протест, они затем продолжили учёбу в других университетах страны. А Лесгафта выручил в конце концов учитель его — профессор Грубер.

Лесгафт был скромен, прост в обращении, добр к студентам и курсисткам. Основным выражением требовательности его являлось чувство огорчения: профессор Лесгафт огорчался, если кто-то из учащихся что-то из его предмета не знал; для сравнения: другие профессора от незнания учащегося в той или иной мере гневались. Видя огорчение Лесгафта, неуспевающий студент сгорал от стыда; видя же гнев другого профессора, неуспевающий студент сам тихо злился, по мере изобретательности выкручивался, всячески себя обелял, а иные по давней студенческой традиции показывали злому профессору кукиш в кармане. Лекции Лесгафта были интересны — заслушаешься — не такие «сухие», как у Грубера. Студенты расположением профессора Лесгафта гордились, а курсистки считали, что Лесгафт — просто душка, совсем его не боялись и ловили каждое его слово.

Сонечка

 первый же день после поступления на курсы у Нади появилась подружка Сонечка Ахтырцева. Её звали и Соней, и Софьей, и даже Софией. Но все эти имена ей не очень подходили. Именно Сонечка — так считала Надя. Стройненькая, худенькая, светлые кудряшки, ясные глаза, живая. Чуткое и доверчивое сердце, открытая щедрая душа. Чистое дитя. Едва увидя Сонечку впервые, Надежда подумала, что она, такая нежная и хрупкая, совершила ошибку, избрав для себя медицинские курсы, подумала, что не сможет Сонечка выдержать даже вида крови, не говоря уже о виде ран и увечий, не говоря о неприглядном и ужасном виде истерзанных студентами кадаверов[14] в мертвецкой, не сможет нежное сердце её выдержать вида чужих страданий, а благородный носик её не сможет вытерпеть отвратительных запахов, с какими медику приходится сталкиваться с самых первых шагов на избранном пути... но Соня, на удивление, оказалась при всех «видах» крепка, и носик её терпел отвратительные запахи не хуже носиков других курсисток...

Теперь они были задушевные подруги. Задушевней некуда, ибо все самые сокровенные тайны, сердечные впечатления детства и ранней нежнейшей юности (златокудрый мальчик, умерший от чахотки, инженер-железнодорожник, уехавший за сто вёрст), самые трепетные мечты доверяли друг другу, во всех делах друг с дружкой советовались и за важными, волнующими разговорами о симпатиях и сердечных привязанностях (профессор Лесгафт) проводили всё свободное время — большей частью на прогулках или у Надежды в комнатке, в келейке где им никто не мог помешать чрезмерным, и потому навязчивым, вниманием, вопросами и вечными родительскими заботами.

Про отца Сонечки Надя знала, что он был какой-то важный чиновник, офицер. Отец Сонечки пользовался двойной фамилией — Ахтырцев-Беклемишев. Надя представляла, что с такой фамилией он, должно быть, расписывался в важных документах на полстроки. И наверное, это имело для высокого чиновника значение. Сонечка довольствовалась одной фамилией, и подпись её — Надя не раз видела — выглядела как «Ах» с завершающим вензельком. Сонечка и была для Нади «Ах»: ах-подружка, ах-сестричка, ах-птичка, ах-душа... Маму Сонечки Надя видела чаще, чем её отца. Это была очень скромная и тихая, милая, привлекательная, стареющая женщина, посвятившая жизнь свою детям и служению супругу, занятому весьма ответственной государственной работой. Если представить её портрет коротко, то только так: жена своего мужа.

Раньше они жили в Киеве. Потом отец Сонечки пошёл на повышение и был переведён в столицу.

Надя с Соней не виделись целое лето, потому что семья Ахтырцевых, за исключением отца, очень занятого на службе, провела всё это время в Пятигорске на водах.