— Моего… посвящения… — Ольга подавилась собственной слюной, вязкой и горькой от остатков чудодейственного напитка. — Вы о чем?
— А ты до сих пор не поняла? — старик снова уселся на свое место. — Ты — наша!
Последние силы ушли на то, чтобы вытолкнуть из себя тяжелый густой холод, неумолимо тянущий все тело ко дну.
Макс снова замер и вдруг с удивлением и радостью почувствовал, что одна рука, левая, начала двигаться! Он даже мог сжать и разжать пальцы! Подняв ладонь к голове, Барт постарался определить, почему куртка никак не может соскользнуть с коряги. Определил. Острие, выпирающее из воды сантиметров на двадцать, пропороло, видимо, когда он падал, плотную ткань ветровки, и теперь куртка, а вместе с ней и он, Макс, оказались намертво скованы с этой корягой. Чудо? Именно… Нанизаться в полете на торчащий из воды острый штырь и остаться живым…
И Барт едва сгибающимися левыми пальцами стал теребить и терзать правую ладонь. В холодной, как лед, воде.
Ольга не видела, кто возник у нее за спиной. Лишь обратила внимание, как старик недовольно нахмурился и сделал прогоняющий жест:
— Спускайтесь к катеру, мы скоро к вам присоединимся.
Чье-то нечаянное появление, жест старика, последовавшая череда размышлений о неведомом озере — все это витало в душном воздухе подземелья какой-то туманной дымкой, ловко огибая и оставляя выпуклым и ярким главное: невероятные слова собеседника, прозвучавшие минуту назад.
Ты — наша.
Ты-ты-ты… Наша-наша-наша… — стучали настырные молоточки в висках.
— Ждешь объяснений? — осведомился старик.
Ольга кивнула. Слабо, неуверенно.
С ней творилось что-то странное. Стук молоточков в висках сменился какой-то невесомой мелодией, легкой, манящей. Пространство внутри головы, ставшей невероятно большой и квадратной, разделилось на яркие цветные сегменты, в каждом из которых шла своя, самостоятельная и очень занятная жизнь. Ольга даже растерялась, в который заглянуть сначала. Но тут вопрос решился сам собой. Знакомый седой старик с тяжелыми морщинистыми веками задвинул за своей спиной серебристые шторки, властно отделив себя от всех остальных, галдящих, гомонящих, лезущих со своими рассказами и историями, и остался один.