Седьмая раса

Неожиданно из правого верхнего угла космического окна вырос ярко-зеленый луч, такого же глубокого чистого цвета, как и сама синева, его родившая. Медленно, набирая силу, поднялся вверх и стремительно прорезал небо. Вслед за ним, догоняя, из окна вырвался ярко-малиновый всполох и прочертил выцветшую лазурь над «окном», наискосок с другой стороны. Из самого центра синего проема уже вспухал, наращивая мощь, сверкающе-горячий оранжевый сгусток. И, словно соревнуясь, откуда-то снизу «окна» разом пробились еще два пульсирующих пунктира — густо-фиолетовый и лимонно-желтый.

Пять сверкающих ярких лучей немного постояли прямо, создавая невероятную по насыщенности цвета палитру. Так могла бы выглядеть разобранная на линейки радуга…

Мгновение, и лучи колыхнулись, словно лениво и нехотя сломались… Тут же потянулись друг к другу, сплелись в массивный пухлый канат, расходясь на верхнем конце невероятной красоты цветком.

Канат плавно колыхался, звонкие радостные цвета выплескивались на выцветший небесный холст яркими праздничными пятнами, перетекавшими одно в другое. Невозможное, невероятное по скорости и красоте цветосмешение заполнило большую часть неба и само стало этим небом.

Рощин онемел от изумления и восторга. Северное сияние? Летом? При солнечном свете? Этого не может быть.

Но это было.

Небо горело, сияло, переливалось…

Вдруг раскачивающийся радужный канат сломался ровно посередине. Верхний конец, плавно опустившись вниз, стал медленно закручиваться по часовой стрелке, а нижний одновременно образовал равновеликую дугу против хода часов. Еще несколько мгновений, и прямо на сопке, ровно посередине подпираемая ее острой вершиной, улеглась огромная светящаяся восьмерка…

* * *

Макс, уже не чувствуя тела, ясно осознавал, что из всех органов осязания, отпущенных природой, живыми остались только глаза. И в них напоследок цвели и дробились все мыслимые и немыслимые оттенки цветов. Барт снова попытался разлепить ресницы, сам уже не веря, что это получится. Но, видимо, желание увидеть самое прекрасное, что было на Земле, — солнечный свет, — было настолько сильным, что веки приоткрылись, впуская в самую глубину мозга последнюю земную радугу.

Она цвела прямо перед ним, на том единственно достижимом взору лоскуте неба над сопкой. Прекрасная, манящая, недостижимая. И в глаза Макса по-прежнему упирался яркий зеленый луч.

— Спасибо, — неизвестно кому прошептал Барт. — Спасибо, что в последние минуты мне дано увидеть это чудо.

Радуга ответила ему приветственным миганием и выпустила из себя несколько разноцветных лучей. Фиолетовый уперся Барту в висок, щекотно буравя голову насквозь. Оранжевый горячим пятном растекся по лбу, густо-малиновый скользнул куда-то под воду, Максу показалось — в область сердца. А веселый лимонно-желтый, как шаловливый солнечный зайчик, стал тыкаться в озеро, вызывая заполошное суетливое сияние, которым вдруг расцвела вода вокруг.

Мысленно улыбнувшись, Барт прикрыл глаза, собираясь умереть спокойно и легко, окруженный праздничными всполохами радужного многоцветья.

Некую несообразность своего состояния он уловил уже почти угасающим сознанием: неожиданно резкая боль в ногах заставила его дернуться. Следом заломило руки. Обе сразу. Боль в конечностях была такой сильной, что Макс непроизвольно застонал. И вдруг понял: тело его слушается! Совершенно бесчувственное еще минуту назад, окоченевшее и недвижное, оно покорно отзывалось на приказы мозга.

Барт задрожал от неожиданно пронизавшего его возбуждения, широко раскрыл глаза. Радуга на сопке по-прежнему тянула к нему свои пальцы-лучи, но сама она стала совершенно иной. Цветные беспорядочные сплетения сложились в гармоничную правильную фигуру, которая с идеальной точностью повторяла известный каждому смертному символ — знак бесконечности…

И тут же охватило, накрыло, захлестнуло невероятное, всепоглощающее, непобедимое желание: жить!

Жить!

* * *

Третьим, кто наблюдал волшебные превращения предутреннего неба, была Ольга Славина.

Обнаружив, что безумный старик мертв, девушка выскочила из ужасной пещеры и понеслась по темному овалу подземелья между каменных колонн. Она не знала, куда бежит, просто пыталась оказаться как можно дальше от старика, свастики, смерти. Перед глазами стоял синюшный висок с прозрачным осколком, вогнанным по самое основание. Откуда там взялось стекло, и почему оно вонзилось в голову врага, Славина не представляла.

Она мчалась в темноте, спотыкаясь о неровности каменного пола и стукаясь об углы. На груди колотилось, царапаясь, что-то легкое, колючее. Это колючее то и дело взметывалось к самому лицу, больно тычась то в шею, то в щеки. Не останавливаясь, девушка попыталась сбросить с себя это, мешающее. Оно оказалось перекинутым через шею на прочной тесьме.

Камера!

Только тут до Ольги дошло: старик, ослепнув от обжегших глаза духов, дернулся и, спуская курок, попал в камеру. Это она разлетелась на осколки! И один из них — судя по толщине, от объектива — вонзился в висок безумца…