Седьмая симфония

И вот его шинель уже сохнет у теплых кафелей печки, уже зажгли верхний свет; на кухне в его честь поставлен на керосинку чайник, а он сидит на широком диване между юными хозяевами, наконец-то явившийся, долгожданный гость.

Усталость его прошла. Щурясь от яркого света, он оглядывался вокруг. Из всей старой обстановки только и остались этот диван, да еще большой книжный шкаф. Между окнами, на месте письменного стола, теперь стоял квадратный некрашеный стол, а вокруг него — три табуретки. На месте вольтеровских кресел — узкая голубая кровать, застланная темным одеялом. Больше в комнате ничего не было.

«Как здесь славно», — подумал Воронов, которому все здесь нравилось — и яркий свет, и отсутствие мебели, а больше всего то, что все перемены — и в комнате, и в хозяевах, — оказывается, ничего не изменили.

— Ну, как же вы живете, Катя? — спросил он, внимательно глядя ей в лицо. — Ты совсем взрослая стала.

— Я в типографии теперь работаю. Там хорошо. Я восемь классов окончила, а потом пошла работать. Уже два года.

— Ну, а ты? — и он повернулся к Мите. — Все в детском саду у той сердитой заведующей?

— А вы ее помните? — оживилась Катя.

— А как же!

— Я уже в школе, — с важностью проговорил Митя. — В первом классе.

— Ишь ты! Это ты там задачки решал, когда я помешал тебе?

— Ничего, я завтра кончу, еще целый день. Я их быстро решаю.

— Он хорошо учится, — заметила Катя. — У него все пятерки в этой четверти.

— Ай да Сережа! Тебя ведь Сережей зовут?

Мальчик нахмурился и сказал обиженно:

— Ну да… А вы забыли?

— А ты меня помнишь?

— Совсем немножко… Это у вас какие? — И он тронул измазанным в чернилах пальцем орденские планки на груди Воронова.

— Всякие… — задумчиво проговорил Воронов. — Это, Сережа, чтобы крепче помнить все, что было.

— А вы больше не были ранены? — тихо спросила Катя.

— Нет, не был.

Катя встала с дивана и стала убирать со стола. Митя доверчиво прислонился головой к плечу Воронова; мягкие волосы мальчика касались его щеки.

«Меня здесь ждали, — думал Воронов, — Как я мог забыть. Меня здесь ждали!»

Катя собрала тетради и книги, которые Митя так и оставил раскрытыми на столе, потом положила их в шкаф и из того же шкафа вынула чашки, хлеб и банку варенья.

«Куда же делись книги из шкафа?» — рассеянно подумал Воронов и тотчас забыл об этом. Глаза его с удовольствием следили за легкими движениями Кати; она расстелила на столе лист чистой бумаги и теперь расставляла чашки. Потом глаза его остановились на большом рисунке, который висел над столом, занимая весь простенок между окнами.

Митя тихо сказал:

— Это я рисовал.

Видно, он неотступно следил за всеми движениями Воронова, за его словами и взглядами.

— А ну-ка, посмотрим. — Воронов встал и подошел к столу.

— Молодец! — сказал он от всей души. Рисунок, сделанный акварелью и цветными карандашами, дышал той энергией, легкостью и абсолютной свободой, которые присущи только детским рисункам и работам великих мастеров. Море, корабли — множество кораблей, облака, самолеты, птицы.

— Молодец! — повторил Воронов.

Митя уже стоял с ним рядом.

— Вам нравится? — быстро спросил он.

— Да, очень нравится!

— Я вам тоже могу нарисовать.

— Он хорошо рисует, — сказала Катя, — его учительница хвалит. Только — все корабли да корабли!

Воронов улыбнулся.

— Что ж ты хочешь? Ленинградец! Я, когда был маленький, тоже все корабли рисовал.

Он замолчал. Легкое недоумение отразилось на его лице, и Катя, проследив за направлением его взгляда, звонко рассмеялась.

— Это все Сережка! — и она положила руку на плечо мальчика.

Воронов неподвижно стоял перед окном. На оконном стекле, очевидно белилами, очень крупно были нарисованы фантастические кружева — цветы, птицы, листья, какие-то невиданные животные.

Митя очень смутился. Он так покраснел, что не только его лицо, но даже маленькие уши стали совершенно пунцовыми, а светлые глаза потемнели. Это Воронов увидел очень хорошо, так как, несмотря на смущение, мальчик не опустил глаза, а смотрел снизу вверх прямо ему в лицо.

— У всех соседей занавески, — сказал Митя, — а у нас нет. Я и нарисовал.

Катя снова засмеялась счастливым звонким смехом.

— Я как помою окна — он снова нарисует. Очень удобно — и стирать их не надо, и каждый раз новые.

Воронов сказал с глубоким убеждением:

— Очень красиво. Очень, очень красиво!

Мальчик все еще смотрел на него, и он добавил, желая сказать ему еще что-нибудь приятное:

— А кровать у тебя теперь совсем как у большого.

— Ну да, я же вырос. А кресла увезли.

— А это — ваши… — тихо сказала Катя.

Над кроватью, на том же месте, на том же гвозде, висели его, Воронова, ручные часы, которые он когда-то сюда повесил.

— Ну и как, идут?

— Конечно. Мы все время по ним жили.

Тут Воронов повернулся и заметил голову Гермеса, по-прежнему стоящую на шкафу.

— Как, и ты здесь, приятель! — воскликнул он, чрезвычайно чем-то довольный. — Стало быть, все в сборе!

Катя улыбнулась.