Седьмая вода

Запутав руку у меня в волосах, он заставил меня откинуть голову, второй стискивая до боли мою ягодицу и вжимаясь в живот обжигающей твердостью. Провел открытым ртом по шее от ключицы до подбородка, задевая зубами, и я всхлипнула, не в силах сдержать острый приступ дрожи, и вцепилась в его плечи, потеряв всякую почву под ногами.

— Как я обожаю твою шею, — пробормотал Арсений у моего рта. — Знаешь, сколько часов я проводил со стояком, стоило краем глаза увидеть, как ты откидываешь голову, потягиваясь или собирая волосы? Хотя так было всегда, не важно, что ты делала. Потому что я обожаю всю тебя, каждую твою часть.

Мгновение мой одурманенный мозг искал ответ на его слова, но потом Арсений захватил мой рот в настойчивом поцелуе, и это перестало быть важным сейчас. В каждом движении губ и языка дикость, смертельный голод. Не «можно» и «разреши», а «дай» и «немедленно». И я горела, с ума сходила от этого дерзкого требования. Хотела не просто отдать все, что он хотел, а умолять взять все, что есть и что еще будет. Сейчас, срочно, сию секунду. Я обхватила его шею и обвила его одной ногой, приподнимаясь так, чтобы его член оказался там, где он мне безотлагательно был нужен.

***

— Слишком быстро! — возражает Арсений, хотя я вижу, как вздулись мышцы на его руках и груди от усилий сдержать себя от этого одного последнего движения, что станет началом нашего общего вознесения.

Я отнимаю у него право на промедление и трусь своей сердцевиной вверх-вниз, испытывая Арсения своей влажностью, искушая мгновенной готовностью для него, и не могу сдержать протяжного стона от того, как безумно приятно ощущается это трение. Арсений на несколько секунд словно каменеет, закрывает глаза и откидывает голову, и я мгновенно пользуюсь предоставившейся возможностью исцеловать его дергающийся кадык и место, под которым пульсирует толстая вена, отсчитывая бешеный пульс. Буквально присасываясь к его коже, желая пометить свое. Его член пульсирует и дергается, зажатый между нами, и от этого мое по нему скольжение становится просто крышесносным. Я выгибаюсь, прижимаясь еще сильнее и ускоряюсь, потому что остановиться — это уже из области невероятного.

— Да что же ты творишь! — рычит Арсений и, сдавшись, подхватывает и насаживает на себя сразу, полностью, до глухого шлепка мокрых тел.

Я кричу от этой мгновенной оглушающей наполненности им, в которой наслаждения и боли пополам, и вцепляюсь ногтями в его плечи, требуя двигаться. Что, впрочем, совсем излишне. Сорвавшись, Арсений, как и я, уже не способен остановиться.

— Заноза… моя… болячка… — хрипит Арсений, долбясь в мое тело как одержимый. — Измучила… душу вынула… Ва-а-а-аська-а-а-а-а-а!

Его тело дергается, последний толчок просто сокрушительный и этот отчаянный крик, все это и для меня становится пределом. Я бьюсь на нем, совершенно потерявшись в этих чувственных спазмах, конец которым все никак не наступает. И когда все уже, вроде бы, закончено, мои мышцы снова и снова простреливает упоительной судорогой, и уткнувшийся мне в шею Арсений каждый раз отзывается прерывистым стоном.

— Мля… ну я и скорострел, — бормочет он спустя какое-то время и усмехается. — Облажался по полной! Наверное, худший любовник, что у тебя был, да?

— Единственный, — отвечаю я, не открывая глаз.

— Я компенсирую, дай мне минут десять, — продолжает он, пока до него не доходит смысл моего ответа, и он рывком отстраняет меня. — Что-о-о?!!

— Кринников, ты вдруг оглох? — мое тело как желе, и я соскальзываю с него и, повернувшись спиной, быстро смываю пот и прочие жидкости.

— Это правда? — шепчет он в мои мокрые волосы.

— Правда, правда, — признаю я устало, выбираюсь из душа, оставляя его так и стоять там, и заворачиваюсь в полотенце.

В спальне просто падаю на постель лицом вниз, отбросив полотенце, и лежу, отдаваясь угасающему наслаждению, на смену которому крадется сонливость.

Чувствую, как матрас прогибается рядом, и Арсений, прижавшись к моему боку, проводит дрожащей рукой по моей спине от шеи и до самых ягодиц и глубоко вздыхает, явно готовясь что-то сказать.

— Спросишь сейчас, почему не было других, я не поленюсь встать и избить тебя, — бухчу я в подушку.

— А просто повизжать от радости, как девчонка, можно? — спрашивает он и повторяет губами путь своей руки, а потом отстраняется и переворачивает меня на спину.

— У тебя соседи и так уже сегодня пуганные нашими воплями, — говорю, наблюдая, как он бесцеремонно устраивает голову на моем животе. Его отросшая щетина колется, когда он трется о мою кожу со специфическим звуком, но мне это нравится. Мне все нравиться и в нем, и в том, что он делает.

— Придется соседям привыкать, — усмехается он и начинает выцеловывать себе дорогу наверх, не разрывая контакт наших взглядов. — Шуметь мы будем теперь часто и подолгу. И не только ночью.

На одну тысячную долю секунды какая-то уже почти несуществующая часть меня хочет съязвить, что его соседям подобные звуки, наверняка, не в новинку, но этот порыв слишком слаб, он разбивается о мое наполненное счастливым покоем сознание и рассеивается без следа.