Седьмая жена Есенина

Во-первых – никакой царь не способен дать поэту больше, чем он получил от Бога.

Во-вторых – случайная премия, как случайная связь, чревата самыми неожиданными последствиями.

В-третьих – спасти поэта может только женщина.

Тема власти неисчерпаема, так что попробуем посмотреть на другую ситуацию и других поэтов.

Блок, Ахматова и другие

Царю Николаю изменила балерина Кшесинская.

Когда женщина изменяет мужчине, виноват мужчина, всегда, в любом случае, при любых обстоятельствах. Любая измена вынуждена. Слабым изменяют от безысходной тоски, а царям и тиранам – от безрассудной смелости. Перепуганные женщины иногда бывают отчаянно смелы.

Девятого января, в Кровавое воскресенье, Кшесинская дурно отозвалась о попе Гапоне. Уязвленный царь хотел застрелить ее, и балерина ответила ему изменой. Странное создание – мужчина, сначала толкает женщину в пропасть, а потом начинает плакаться, что она оставила его ради свободного полета. И совсем не важно – волком он воет или зайцем верещит, охает и вздыхает или зубами скрежещет, сдерживая рыдания, – методы у всех разные, в зависимости от характера, а цель одна – вызвать сочувствие, добиться, чтобы пожалели. И добиваются.

Услышали поэты о коварной измене вероломной балерины и решили пожалеть бедного царя, выразить соболезнование через литературный орган. Кому первому пришла в голову проникновенная идея – неизвестно. Может быть – Брюсову, может – Маяковскому, а может, и Семену Бабаевскому – все они в то время на литературных постах восседали. Но именно они сочинили втроем душещипательный текст, поставили свои подписи и отдали машинистке. А у той была одновременная любовь с Кирсановым и Асеевым. Утром, чуть свет, братья поэты ввалились в квартиру Брюсова. Кирсанов пообещал отрубить собственную руку, которая здоровалась с Маяковским. Но Асеев юлить не стал и суть претензий высказал в лоб: как же, мол, так, хотели тайком от коллектива выразить соболезнования, пользуетесь служебным положением, нет уж, и нас включайте, иначе хуже будет. Почему и откуда грядут осложнения, они объяснять не стали, но Брюсов сам догадался и вынужден был разрешить подписаться всем желающим. А заодно и нежелающих выявить. Нежелающих почти не нашлось. Даже Есенин мой слабость проявил. Правда, у него причина была. Не страх его рукой водил, а самолюбие уязвленное – Зинаида Райх от него ушла, вот и взыграла обида на женщин вообще и на актрис в частности.

Поэтических автографов две страницы набралось. Всех перечислять долго, но если потребуется, список всегда можно поднять, это нетрудно. И все же некоторые ухитрились увильнуть: один в больницу лег, другой в командировке отсиделся, третий – в деревне у больной матери первой жены… Впрямую отказались только Ахматова и Блок. Ахматова – дама с амбициями, руки на груди скрестила и высказала, поглядывая с высокого крыльца:

«Я знаю единственного царя Николая, это мой муж Николай Гумилев, и Кшесинская изменить ему не могла, потому как изменяют только близким, а он ее не приближал».

От Ахматовой обиженный Брюсов побежал к Блоку, до того разнервничался, что даже сюртук расстегнул. Блок его еле узнал.

«Что с вами, Валерий Яковлевич?» – удивился он.

Брюсов на кресло упал, слова вымолвить не может. Блок ему воды несет. Выпил. Водки попросил.

«Да что случилось?» – допытывается Блок.

«Балерина Кшесинская царю изменила, неужели не слышали?»

«Ну и что, – говорит Блок, – она не в моем вкусе».

Голос у Блока ленивый, ему сразу скучно стало. А Брюсова это бесит, несолидно смотрится он на фоне благородной блоковской лени, а совладать с собой не может.

«Да как вы не понимаете, – кричит, – неужели вам его не жалко? Я с братьями по цеху сочинил ноту соболезнования, завтра она будет напечатана в «Литературной газете», осталось получить вашу подпись».

«Насколько мне известно, он стрелял в нее», – говорит Блок.

«Неправда!» – кричит Брюсов.

«Как же неправда, если об этом все говорят», – тем же ленивым голосом возражает Блок.

«Сплетни, будто не знаете, как любят у нас посплетничать, а если и было… он царь, он волен». – Брюсов уверен, что Блок прикидывается блаженным, чтобы его в неприглядном виде выставить, уверен, что над ним издеваются, а сделать ничего не может.

А Блок действительно не понимает, с какой стати знаменитый символист о каком-то царе печется.

«Не буду я подписывать ваше послание, не для того я поэтом рожден, чтобы министрам и лакеям уподобляться».

Запугивать и высказывать все, что думает о собрате, Брюсов не решился, но дверью хлопнул весьма красноречиво. Ушел, оставив Блока недоумевать.

Соболезнование поместили на первой полосе, чтобы не занимать слишком много места, список подписантов напечатали мелким шрифтом.