Седьмая жена Есенина

Сведений о его жизни в Мещерских болотах у меня почти нет, всего лишь несколько эпизодов, о которых поведала глухонемая на своем скупом языке. Богомольная старушка полюбила Есенина как сына, в преклонные годы выучилась грамоте только затем, чтобы прочитать его стихи. Прочитала и полюбила еще сильнее. Эту любовь внушила она и глухонемой внучке, которую потом благословила в жены поэта.

В тридцать втором году недалеко от избушки остановились на пикник какие-то столичные тузы, напились и открыли пальбу по бутылкам. Шальная пуля влетела в окно и рикошетом чуть не убила поэта. И убила бы, но глухонемая закрыла его своим телом. Поэту было тридцать семь лет. Трагедия Черной речки могла повториться и в Мещерских болотах. Я не виню Наталью Николаевну, что она не закрыла Пушкина от пули Дантеса, но все-таки наши советские жены надежнее дворянок.

Старушке приходилось обихаживать сразу двух лежачих больных. Внучку она выходила, а сама слегла, не выдержало изношенное сердце свалившихся бед. Оставила мыкаться вдвоем глухонемую и спящего летаргическим сном поэта.

Через пять лет, в тридцать седьмом году, глухонемая забеременела от Есенина. Произошло это сразу после гибели пятой жены, но здесь скорее всего случайное совпадение. А может, и нет. Боюсь гадать. Тем не менее в тридцать восьмом родился недоношенный и очень слабенький ребенок. Она пошла к леснику и попросила отвезти мальчика в город на воспитание к порядочным людям. Только не надо называть ее плохой матерью, она хотела, чтобы сын получил хорошее воспитание, а что могла дать ему глухонемая отшельница, муж которой проспал тринадцать лет и неизвестно когда проснется. Она была прекрасной матерью и прекрасной женой.

Потом, когда Есенин проснулся и случайно посмотрел фильм «Стряпуха», он узнал своего сына. Юноша не имел золотых кудрей отца, и лицо у него было грубое, но голос крови подсказал поэту, что на экране его сын. От Есенина ему досталась небольшая, но ухватистая сила, артистичность и самосжигающий темперамент. Звали актера Владимир Высоцкий. Имя и фамилию он получил от добрых людей, которые воспитали его.

Вслед за старшими детьми и младший сын Есенина вырос без него – еще одна плата за певческий дар, отпущенный Богом. Поэтому он и не сказал Высоцкому, кто его истинный отец.

А проспал Есенин тридцать три года. Ровно столько же пролежал в недуге богатырь Илья Муромец. Столько же прожил Христос до распятия.

И самое удивительное, что за этот срок он ничуточки не постарел. Каким уснул, таким и проснулся. Даже лучше. Засыпал после долгого запоя, опухший, с посеревшей кожей, а встал с ясными глазами и разглаженными морщинками. Зато шестая жена из юной девушки превратилась в старуху. Убогую женщину Всевышний наградил благороднейшим сердцем, увидев выздоровевшего мужа, она поняла, что ее миссия выполнена, и ушла в монастырь, не потребовав даже словесной благодарности за молодость, отданную ему. Вовремя пришла и вовремя ушла, как гениальная актриса.

Перед тем как начать свою вторую жизнь, Есенин сходил на Ваганьково посмотреть на собственный памятник, постоять возле собственной могилы, в которой покоится Звезденко. Памятник ему очень не понравился. Но когда увидел у подножия железный крест с нацарапанным: «Галя, друг», не мог удержать слез. Только там понял, каким слепцом был и насколько виноват перед Бениславской. Жег стыд за свои деловые до жестокости письма к ней, стыд, что пришел на это запоздалое свидание без цветов. Хотя цветов на могиле хватало и для нее. И скучать не позволяли, постоянно кто-то подходил. Остриженный наголо мужичонка читал с подвывом «Трубит, трубит погибельный рог…». После слов: «Вы, любители песенных блох», Есенин подсказал ему строчку, замененную многоточием. Но этот псих не поверил, даже оскорбился. Но самое поразительное – он не узнал своего любимого поэта.

Потом и в редакциях его не узнавали. Всем хотелось, чтобы он был похож на артиста Никоненко. А он был похож на себя.

В редакциях его ждали самые большие разочарования в жизни. Даже в диких кошмарах, которые терзали его в молодости после запоев, не могло ему привидеться, во что превратятся литературные журналы к середине века. Казарма, полицейский участок, приемная помощника городского головы – что угодно, только не гнездовье муз.

Первый сюрприз преподнесла ему «Юность». Есенина не пустили в кабинет Катаева. Две упитанные дамы и юноша спортивного телосложения стеной встали возле двери и приказали не повышать голоса. Но случаю было угодно свести старых знакомых, Катаева вызвали к министру культуры, и он выскочил из кабинета. Есенин был уже на пороге, но оглянулся. Катаев побледнел и даже назад отшагнул. А Есенин сгоряча не понял. «Привет, – говорит, – Валя, рад, что ты услышал меня, а то эти церберы слишком усердно служат литературе».

Катаев на цыпочки приподнялся, чтобы еще с большего высока на Есенина посмотреть, и спрашивает у своих с деланым недоумением: «А это кто еще такой?»

Церберы молчат. Есенин ответил за них – по старой привычке врезал ему в лицо и вышел, хлопнув дверью.