Седьмая жена Есенина

– Так ты же сказал, что она еще работала?!

– Я спросил у нее. Отшутилась. Сказала, что пенсия маленькая, а вино дорогое, и скучно одной в четырех стенах.

– Но если не реабилитировали, могло и стажу не хватить.

– Резонно. Однако четверостишие весьма приличное. Признаюсь, не ожидал. Если, конечно, северная шансонетка не перепутала любовников. Я знаю, что после войны там один из братьев Старостиных срок тянул.

– Так он же футболист.

– Он вхож в московскую богему, поэтому запросто мог услышать, допустим, от Светлова.

– А почему не от Павла Васильева?

– Паша, конечно, мог обронить нечто подобное, но Старостин его не застал.

– Нет, ребята, здесь все чисто. Она рассказывала, что лет через пять увидела в газете его портрет со стихами, расхохоталась и посетовала, что сам хорошо сохранился, а стихи подурнели.

– Удачно сформулировала.

– Не только сформулировала, но и вдохновила на лучшее стихотворение. Это может единственное, что от него останется.

– Уже хорошо, после некоторых поэтов ни строчки…

– После меня останутся.

– Разумеется, Толя! После тебя стихи, а после него название улицы. А эти четыре строчки уйдут в народ.

– Ладно, мужики, у меня в гостинице встреча назначена.

– Подожди, Шурик, прочти что-нибудь свое, покажи этим непризнанным дарованиям, что такое настоящая поэзия.

– В следующий раз, извините, опаздываю.

– Давай на посошок.

– Удрал, подлец, красив и ловок, но я не помню, чтобы он со мной учился.

– Мне показалось, очень милый парень.

– Ты, Серега, сначала напиши что-нибудь достойное, а потом уже будешь судить о поэтах. И московский хлыщ графоман, и наш, прости господи, не лучше. Мне тираж пять тыщ дали, а ему – двадцать. И гонорар полуторный, и улицу в честь его назовут, но стихи останутся после меня. Наливайте!

* * *

Она позвонила еще раз, и опять никто не ответил, обругала себя, что не пошла на поминки, был бы под присмотром. Неужели охмурил какую-нибудь молодую дуреху. Неблагодарный мальчишка. Выхлопотала ему командировку, договорилась, что проедет по районам с выступлениями, заработает, а его потянуло на приключения. Неужели не понимает, что в ее силах все отменить. Понимает, не дурак, но уверен, что простит.

А может, выпить и лечь спать?

Еще полчаса, и все – никаких прощений. Неужели думает, что она боится сплетен. Наивненький, хотя и москвич. В ее положении такие мелочи уже не страшны. Может трезвонить сколько угодно, коли ума не нажил. Пусть попробует.

Если долго и напряженно смотреть на телефонный аппарат, он не выдержит. Под ее взглядом не такие молчуны впадали в словесный понос, а краснобаи затыкались. Зазвонил, никуда не делся.

– Я из автомата, рядом с домом.

– Поднимайся, дверь будет не заперта.

Вошел тихо, по-кошачьи. Сразу полез обниматься, жадные руки долго не отпускали.

– Соскучился.

– Я же сказала, что буду дома, мог бы и поторопиться.

– Местные поэты задержали.

Глазенки не бегают, только моргают, вроде как ни в чем не виноват. А может, и вправду чист.

– Как тебя угораздило с ними связаться?

– На поминках подошел к Толе, и он меня затащил в кафе «Мороженое», которое они называют «Сосулькой», а там его ждали собратья по перу.

– Кто именно?

– Да я не запомнил имен. Кстати, один молодой парень прочел забавное четверостишие. Оказывается, ваш официозный поэт мог и поозорничать.

И она услышала стихи, посвященные ей двадцать с лишним лет назад. Даже растерялась от изумления и, не узнавая свой голос, ляпнула:

– Последняя строка была другая.

– А ты откуда знаешь?

– Слышала как-то. Я даже знаю, кому оно посвящено.

– Я тоже знаю, пожилой зэчке из Норильска.

– Пожилой зэчке? Странно. А мне говорили, что молодой девушке из райкома комсомола. Даже показывали ее.

Чуть не выдала себя. Собралась похвастаться – теперь-то уж бояться нечего – таких, как она, к прошлому не ревнуют. Вот бы развеселила мальчика. Но тот, красавчик, каков подонок, надо же так цинично подсунуть использованный стишок. Вспомнила, как поэт прикрывал глаза, изображая творческий процесс, и еле сдержалась, чтобы не накричать на молодого заместителя. Спросила сквозь зубы:

– И как тебе наши таланты?

– Бери выше – гении. Озлобленные и завистливые посредственности. Особенно Толя.

Всколыхнулась обида за своих, и все-таки возражать не стала, чтобы сгоряча не наговорить лишнего. Но не удержалась, чтобы не напомнить поэтику его истинное место.

– Ладно, устала я, а завтра трудный день. Беги быстренько прими душ, а потом в постель, отрабатывать командировочные расходы.

И, довольная собой, расхохоталась нарочитым, почти мужицким смехом.

Поэт З.