Седьмая жена инквизитора

— Повезло же мне, что ты решила вступить в брак отчаяния, — улыбнулся я. Кайя посмотрела на меня совершенно серьезно, и я понял, что попытка пошутить не удалась.

— Ты хороший человек, Курт, я это говорила и повторю. Я рада, что мы познакомились… пусть даже вот так.

Обычно за такими словами следует дружба. Вдруг и любовь придет — та самая, о которой пишут в книгах. Тогда багровая тьма проклятия рассеется, Кайя переживет этот год и будет жить дальше, и с нами случится то самое “долго и счастливо”, о котором многие даже мечтать не хотят, не желая тратить время на несбыточное и сожалеть потом.

— Я тоже рад. Теперь у меня есть надежда.

— Теперь у нас есть бабочка, — Ульф убрал наши опустевшие тарелки, принес еще вина, и я подумал, что это забавно: инквизитор выпивает в компании ведьмы. Наверно, у Кайи уходит много сил на то, чтобы удерживать свою магию и не выплескивать ее в мир.

Магия бродит в ведьмах, словно хмель. Магия зовет их в лунные ночи выйти из дома и бежать по лесным тропинкам, по путям зверей и звезд, и облака падают им в ладони, и все течения земли поднимаются из глубин и возносят к небу. Анжелина была как раз такой — сильной, неукротимой, переполненной свободой. Наверно, поэтому я и полюбил ее — настолько, что не увидел, кто передо мной. Так бывает: ты смотришь и видишь свою любовь, а не ту тьму, которая ее накрывает с головой, а потом выплескивается в мир.

Потом я все понял. Потом во мне что-то разрушилось с грохотом и вкусом крови на губах. Потом Анжелину привели на чистый костер — только он, сложенный из освященных поленьев, способен разрушить ведьму и все ее чары — и она искала меня в толпе, такая обреченная и беспомощная, но через ее отчаяние и боль все-таки пробивалась надежда, что я все-таки приду на помощь. Брошу заклинание, которое размечет костер по бревнышку, разбросает собравшихся поглазеть на смерть ведьмы, и снимет ее путы. А потом мы уйдем — туда, где будет только ночь, дороги звезд и наше с ней безумие.

Если бы случилось так, королевство давно превратилось бы в пустошь, и ветер, пахнущий гарью и ядом, кружил бы над развалинами…

— Давай лучше не будем об этом, — попросил я. — Сегодня такая чудесная ночь — незачем ее портить.

…Я проснулся от того, что чуть в стороне деликатно кашлянул Уильям — и если он решился разбудить хозяина, то дело было поистине важным. Приоткрыв глаза, я еще глубже зарылся лицом в подушку и спросил:

— Что случилось?

Мы с Кайей вернулись в дом под утро. Гуляки возвращались с балов, а город пробуждался: шелестели жалюзи на окнах кафе, готовясь к приему первых гостей, дворники разбрасывали очищающие заклинания, убирая снег с дорог, грузчики тащили ящики в раскрытые двери магазинов — начинался новый день, и я планировал спать до полудня. Воскресенье — у меня официальный выходной, как и у всех магов, которым можно показать бабочку, что я извлек из Кайи.

— Осмелюсь доложить, милорд, это та бабочка, которую вы вчера извлекли из миледи Кайи.

Бабочка. Я сел на кровати, полностью готовый к работе — этот инквизиторский навык мгновенно сбрасывать с себя сон и усталость был вбит в каждую клетку тела.

— Что с ней? — спросил я, торопливо надевая рубашку и штаны. Уильям вздохнул и тоном драматического актера сообщил:

— Размножается, милорд.

Даже так…

Я успел примерно предположить, что такое эта бабочка — червь проклятия, сгусток заклинаний, вброшенных в нервную систему. Но обычно такие черви не размножаются, они просто растут, набирая силу от того, в ком находятся. Войдя в кабинет, я увидел, что Кайя уже там — в халате и ночной сорочке, она стояла возле стола, прижав руки к груди так, словно ей было больно, и не сводила широко распахнутых глаз с того, что металось и кипело в банке.

Бабочек было не меньше дюжины. Большие и маленькие, переполненные чернотой, они бились в стекло, пытаясь освободиться, и я чувствовал, как от них так и веет угрозой и желанием напасть. Защитные заклинания отбрасывали их назад, но бабочки не оставляли своих попыток спастись. Вот одна дрогнула, и ее брюшко разошлось, выплюнув сразу троих новичков. Влажные крылышки дрогнули, разворачиваясь, и бабочки сразу же бросились в атаку на стекло. На всякий случай я укутал банку в дополнительные слои заклинаний и сказал:

— Никогда еще такого не видел.

— У меня грудь болит, — негромко сообщила Кайя. — Такое ощущение, что они хотят вернуться.

— Очень может быть. Их влечет туда, откуда их достали, — задумчиво произнес я, вглядываясь в кипение черных крыльев за стеклом. Да, несомненные черви проклятия, но я никогда не слышал, чтобы они размножались вот так.

Что, если во мне такая же бабочка? И она поселяет свою копию в очередной моей несчастной жене, как только заключается брак? Бабочка всегда была символом любви — вот вам и любовь. Кайя издала брезгливое восклицание, и я увидел, как вылупилась еще одна бабочка, отряхнулась и бросилась штурмовать стекло, стремясь вырваться на свободу.

— Отвратительно! — воскликнула Кайя. — Курт, что же теперь с этим делать?