Седьмая жертва

Потом были долгие служебные разбирательства. Почему милиционеры сразу же не позвонили Шувалову и не спросили, где его сын, куда он отправился, с какой целью и во что был одет? Да, у юноши не было документов, да, верить на слово никому нельзя, но ведь есть же элементарные способы проверки. Потому, отвечали милиционеры, что старший и младший Шуваловы могли быть в сговоре, мальчишка пришел за товаром с ведома отца, а басни про кисти и миниатюры были согласованным враньем, так что звонить отцу было бессмысленно. Почему милиционеры повели себя так неграмотно с точки зрения психологии? Разве они не знают, что подростки Требуют особого подхода, что они способны на безрассудства и явно неадекватное поведение, особенно если их обвиняют в том, чего они не совершали? Взрослый человек в такой ситуации может (хотя тоже не всегда) остаться спокойным, понимая, что если за ним ничего нет, то в течение ближайшего же времени разберутся и отпустят, ибо взрослый человек признает право других людей на ошибку. Подростки права на ошибку не признают ни за кем, и, если их необоснованно подозревают или обвиняют в чем-то, они, вместо того чтобы спокойно и аргументированно защищаться, впадают в ярость, чувствуют себя оскорбленными и готовы даже пойти на членовредительство или самоубийство, только чтобы доказать, что «все кругом козлы». Это азы психологии, как же можно было этого не понимать? Оказывается, можно. Потому что сидевшим в мастерской милиционерам никто этого не объяснял, они не учились в университете или в Школе милиции, где преподают специальный курс психологии, ни у одного из них не было законченного высшего образования, зато у доброй половины был опыт боевых действий в «горячих точках» и в Афганистане, где любой находящийся по ту сторону – враг. Без всяких объяснений и разглагольствований. Почему милиционеры не предусмотрели возможность прыжка из окна и не подстраховали задержанного? Потому что…

Факт гибели мальчика никому ничего не доказал, и Виктора Петровича Шувалова еще долго подозревали в причастности к наркобизнесу, которым занималась его жена. Но сам он, похоже, об этом даже не догадывался.

Похоронив сына рядом с женой и дочерью, он уехал в Москву. Перед отъездом в разговоре со следователем Татьяной Григорьевной Образцовой Шувалов сказал:

– У меня отняли все и сразу. Смерть жены и дочери – это судьба, но смерть моего сына на вашей совести. Бог все видит, он этого так не оставит. У вас тоже все отнимут, вот увидите. Справедливость всегда торжествует. Надо только уметь ждать. И я дождусь.

Татьяне он в этот момент показался безумным, но она понимала, что человек, в течение двух недель похоронивший всю семью, не может быть другим.

Ей часто приходилось видеть людей в подобном состоянии, она им всей душой сострадала, но знала, что рано или поздно это проходит.

Выходит, у Виктора Петровича Шувалова это не прошло… Настины надежды оправдались, на перроне ее ждал Сергей Зарубин. Увидев его тщедушную фигурку в утепленной форменной куртке, она невольно улыбнулась.

– С каких это пор оперсостав ходит в форме? – пошутила она, чмокая Сергея в макушку.

– С тех пор, как зарплаты на нормальную одежку перестало хватать, – буркнул он. – Не у всех же мужья высокооплачиваемые профессора. Потопали, подружка, там тебя старый знакомый дожидается.

– Кто таков? – вздернула брови Настя.

– Да такой вот…

Зарубин скорчил страшную гримасу, обнажив зубы.

– Уши – во! – Он поднял руки высоко над головой. – Глазищи – во! И зубов немерено. Догадалась?

– Ой, Андрюша Чернышев, да? – обрадовалась Настя. – Сто лет с ним не работала. И собака с ним?

– Куда ж она денется, – усмехнулся Зарубин, ведя Настю от платформы к стоящему неподалеку милицейскому мотоциклу. – Вот парадоксы милицейской жизни, а? Чтобы повидаться с приятелем, нужно ждать, пока кого-нибудь убьют в подходящем месте. Ехать-то не боишься, Пална? А то я водила тот еще, на мотоцикле в последний раз ездил лет десять назад. Этот вездеход мне в местном отделении одолжили.

Честно признаться, Настя боялась. Но выхода все равно не было, не пешком же идти.

– А если ножками? – неуверенно спросила она на всякий случай.

– Ножками долго, – объяснил Сергей, – часа полтора выйдет. До места километров восемь.

– Тогда поехали, – вздохнула она. – Угробишь меня – Чистяков тебе не простит.

– Да ладно пугать-то. – Он уселся на мотоцикл и водрузил на голову шлем, второй Протянув Насте. – Мне много кто не простит, если что. Всех бояться, что ли?

Через двадцать минут Настя слезла с заднего сиденья совершенно окоченевшая и окаменевшая. Ехать по колдобинам ей было настолько страшно, что все мышцы свело судорогой, и теперь руки-ноги с трудом разгибались. К ней сразу же подбежала огромная овчарка, приветливо помахивая хвостом.

Настя, поморщившись от боли в ногах, присела на корточки и уткнулась заледеневшим на пронзительном ветру лицом в густую холеную шерсть на собачьей шее.

– Здравствуй, мой хороший, здравствуй, Кирюшенька, здравствуй, маленький.

Не забыл еще старую тетку Настасью?