Седьмое небо

В играх на первенство против университета в центре поставили Левана. Он сыграл только первый тайм, потом тренер заменил его. Леван все время играл на прорыв, надеялся на свои могучие плечи и умение бегать. Тогда в университетской команде центральным защитником был очень быстрый игрок маленького роста. Леван несколько раз уходил от него, но тот делал подкат и всякий раз отнимал у него мяч. Было очевидно: таким образом победу не получить, и тем не менее Леван снова и снова шел на прорыв.

Отар Гордадзе сыграл гораздо лучше. Леван задыхался от обиды, но всеми силами старался не показать этого.

Вторая встреча предстояла с командой физкультурного института. Леван попросил тренера: мол, тогда у меня не получалась игра, выпустите сегодня, уверен, что сыграю намного лучше. Тренер согласился. В первом тайме играл Леван, а во втором опять Гордадзе. И на этот раз Отар сыграл лучше. После второго матча Левана никто не видел на тренировках. Тренер и ребята много раз спрашивали, почему он не приходит.

Леван всем отвечал одно и то же:

— Мне сейчас не до футбола.

Он действительно много занимался, изучал два языка.

Во время весенней сессии к нам приехал из Москвы известный профессор Нестеров. Он прочел несколько лекций по металлургическим процессам. На первом курсе мы не проходили специальных предметов, но на лекцию все же пришли. Старшекурсники задавали вопросы и сами выступали, а мы сидели сзади и помалкивали. Многое нам было совершенно непонятно.

— Ничего, придет и наше время, — проговорил вдруг Леван, вскочил и ушел из аудитории.

Мне показалось, он хотел сказать: «Настанет и мое время».

Я понял, почему он бросил бокс, а потом футбол. Чтобы освободиться для главного. Нас всех удивляли его энергия и способности. Но к чему он стремился, чего хотел, я не знал тогда… В одно я верил — Леван задумал нечто большее, чем предполагают ребята.

Важа Двалишвили

В год нашего выпуска в аспирантуре было только одно место. Все были уверены, что его займет Леван Хидашели. Не скрывал этого и завкафедрой. Он знал, что конкурировать с Леваном некому. Что касается меня, так я никогда и не думал об аспирантуре. Меня привлекал завод. Я больше всего любил работать в цехе. Если бы я хотел сидеть в лаборатории или заниматься в аспирантуре, я, право, выбрал бы другой факультет.

Красота сталеплавильного дела влекла меня. К сожалению, сами металлурги редко замечают ее.

Как-то я попал в больницу. Лежал и, слушая вздохи больных, думал, что профессия врача самая благородная в мире, но лично я ни одного часа своей жизни не посвятил бы медицине. Врачи постоянно видят ослабевших, умирающих людей и каждый день убеждаются в их беспомощности, они не чувствуют силы человека, его мечты, его красоты. Пред ними только уставший и беспомощный организм.

Совсем другое дело — профессия металлурга. Ему каждая домна или мартен, блюминг или пятисоттонный мостовой подъемник говорят о человеческой мощи, о безграничных возможностях разума. Когда видишь кипящую сталь, которая при тысячесемистах градусах послушно следует из печи в задуманные металлургом формы, поражаешься изобретательности человеческого ума.

Нет, меня звал только завод. И только металлургический процесс. Работу у мартена можно сравнить с партией в шахматы. Плавка ведь тоже никогда не повторяется. А какое я испытывал удовольствие, когда удавалось привести в норму вышедшую из повиновения сталь!

Разве это не творчество?

Может быть, я чрезмерно люблю свою профессию? Конечно, электрик или механик тоже получает удовольствие от гармонии и четкой слаженности своих станков, а врач, вырвавший человека из лап смерти, чувствует себя всемогущим и счастливым. Каждый, кто с любовью избирал свое ремесло, видит в нем великую красоту.

Что же касается Левана, то я почему-то верил — он будет работать на заводе. Такой человек, казалось мне, не сможет расправить свои крылья в лаборатории научно-исследовательского института.

Помню, как раскрыли рты от удивления все наши преподаватели и ребята, когда Леван отказался от аспирантуры и решил ехать в Магнитогорск.

Я с восторгом смотрел на Хидашели, представлял себе его могучую фигуру у горящих печей. Может быть, я идеализировал его, но для этого был повод.

Однажды, это было на втором курсе, мы вшестером возвращались домой с практики из Донецка. Был август, и казалось, вся страна двинулась на юг, к морю. Даже мысль о том, чтобы достать билеты, казалась нелепой. А Леван бесцеремонно ворвался к начальнику станции и раздобыл все шесть билетов. Из Донецка перебрались в Иловайск, потом в Ростов, в Туапсе, в Сухуми… Для того чтобы сесть в вагон, мы каждый раз буквально вели осаду, и Леван был впереди всех.

В Сухуми у входа в вагон нам преградил путь какой-то крепкий парень.

— Куда лезешь? Видишь, что нет мест!

— А ну-ка давай посмотрим.