Седьмой круг ада

– Говорят, вы, это… монетами увлекаетесь? – услышал Юра голос незнакомца. – Меня интересуют две монеты Петра Первого… как их… «солнечник» и двухрублевик.

Господи, до чего же знакомые слова! Их Юра уже как-то однажды слышал. Эти же самые. Про «солнечник» и двухрублевик.

Иван Платонович после слов незнакомца перешел на шепот. К ним вышла Наташа и тоже присоединилась к разговору.

Юру, собственно говоря, не очень-то и интересовала беседа взрослых. Но он теперь твердо знал одно, что слова про «солнечник» и двухрублевик – пароль и что незнакомец – подпольщик, один из тех, кто помогал Павлу Андреевичу и сейчас помогает Ивану Платоновичу и Наташе.

Коротко переговорив, Наташа ушла с незнакомцем.

Юра еще долго возился во дворе, потом вернулся в дом.

Иван Платонович потерянно сидел возле стола, разложив перед собой планшеты, на которых тускло поблескивали серебряные монеты. Тихонько напевая что-то себе под нос, он перебирал их, перекладывал с места на место. Это был первый признак того, что Иван Платонович волновался. Юра заметил: когда Наташа уходила из дому, Иван Платонович всегда нервничал, томился, хотя и пытался изо всех сил скрыть это.

– А здесь есть «солнечник» и двухрублевик Петра Первого? – спросил Юра. – Какие они?

Иван Платонович на мгновение растерялся: он понял, что Юра обо всем догадывается и его интересуют не столько сами монеты, сколько ответ.

– Их у меня нет, Юра, – тихо сказал старик. – А вопрос, который ты слышал, это… как бы тебе объяснить…

– Пароль? – помог ему Юра.

– Да. Примерно.

– Я догадался.

– Неудачный, конечно, но… Видишь ли, это прелюбопытнейшее занятие. Я имею в виду нумизматику. Я отдал ей половину своей жизни…

– Не понимаю, – сказал Юра. – Я думал, что это занятие для мальчишек.

– Помилуй, Юра! Как ты не прав! – Старик обрадовался, что от щекотливого разговора о пароле он может перейти к нумизматике, которую хорошо знал и в которую был влюблен. Прилаживая на переносице пенсне, он оживленно продолжил: – Нумизматика – это не только предмет увлечения. Она – неотъемлемая и весьма важная часть истории. А история – величайшая из наук. С этим, надеюсь, ты не будешь спорить?

– Я и не спорю, – хмуро ответил Юра. – Да, история – наука. Только наука, как бы это сказать… ну, наука мертвая.

– Голубчик, как можно?! – взмолился Иван Платонович. – История, да будет тебе известно, самая живая из наук!

– Я так не считаю. – Юра с досадой передернул плечами. – Живое – то, что служит людям теперь и будет служить в будущем. Иначе говоря, живое то, что движет жизнью. А это – естественные науки.

– Юра! Юра! Все твои естественные науки – не более чем тело без души. Вспомни одно из крылатых, наиболее мудрых выражений: без прошлого нет настоящего, а значит, и будущего. Познать прошлое человечества – значит заглянуть в его будущее! Нет-нет, не спеши, пожалуйста, спорить, дай мне договорить. Сейчас все увлечены ростом могущества техники. Аэропланы, цеппелины, автомобили, подводные лодки, танки, пулеметы – все это появилось за последние пятнадцать лет. Все ждут чудес от естественных наук. Но если люди забудут о культуре, – а история важнейшая ее часть, – выродятся честь, совесть, благородство, достоинство. Общество, при всех достижениях науки и техники, попятится в своем развитии назад. Или закостенеет… История, как раз и не позволяет обществу омертветь! – Иван Платонович не на шутку разволновался, пенсне поминутно сваливалось с его носа и повисало на тонком шелковом шнурке, продетом в петлицу.

– Надо бы дужку сжать, – со вздохом сказал Юра. – И лапки подрегулировать. Папа всегда так делал.

– Какая дужка? – недоуменно на него глядя, переспросил Иван Платонович. – Что за лапки? Чей, наконец, папа? – И, только теперь осознав слова Юры, спохватился: – Прости, я, кажется… Прости.

Он так сконфузился, что Юре даже жалко его стало. В целом Иван Платонович был неплохим стариком. Слегка, быть может, на своем увлечении древними монетами помешанным, а все-таки – неплохим.

Юре, конечно, и в голову не приходило, что считать стариком крепкого еще, бодрого, деятельного пятидесятидвухлетнего человека вряд ли правильно. С точки зрения подростка, Иван Платонович, впрочем как и Ковалевский и Щукин, были безнадежными стариками.

Стараясь сделать чудаковатому Ивану Платоновичу приятное, Юра тоном благовоспитанного мальчика произнес:

– Да, должно быть, я в чем-то заблуждаюсь. Наверное, это от незнания. Никак, например, понять не могу: что могут рассказать историку старые монеты?

Бледное лицо Ивана Платоновича – лицо человека, давно не видевшего солнечного света, – порозовело от удовольствия. Отвечая Юре на его вопрос, он так увлекся, что обо всем другом и думать, кажется, забыл. И уже за одно это мог похвалить себя Юра: пусть, пусть хоть ненадолго славный старик забудется, пусть отдохнет, оседлав и пришпорив любимого конька.