— Пойдемте, — сказала фрау Вагнер, — я вас представлю. — Все сдвинулось с места, перестраиваясь, как иголки в магнитном поле. Гитлер прошел вдоль выстроившихся в линию гостей, вислоплечий в потрепанной кожаной куртке, с заметно выпирающим из бриджей для верховой езды животиком. Люсинда, которую по-прежнему опекал Геббельс, подала ему руку в белой перчатке.
— Какое удовольствие, фройляйн Краус. — Гитлер поклонился, состроив гримасу доброго и слегка беспутного рождественского дядюшки. — Я так рад, что вы с герром Гривеном смогли приехать.
— Кстати, Адольф, — развязно вмешалась госпожа Вагнер. — А вот и он.
— Весьма предусмотрительно с твоей стороны, Винифред!
В разговоре с ней он употреблял фамильярное «ты». Между ними чувствовалась какая-то близость (возможно, сексуальная?). Гели, по-прежнему держа под руку дядюшку Ади, оставалась безучастной; судя по всему, взаимоотношения Гитлера и госпожи Вагнер были выше ее разумения.
— Я в таком долгу перед вами, — веско и властно сказал Гитлер Гривену. — Вы избавили меня от величайшего разочарования.
Они пожали друг другу руку, причем Гитлер так сжал ладонь Гривена своей, словно хотел запечатлеть в памяти его костяшки и ногти. И только после этого он удостоил своим вниманием лицо Гривена.
Знаменитый взгляд Гитлера. Гривену доводилось слышать о том, как тяжело выдержать человеку этот взгляд, — так оно и было: то оказался взгляд человека, устремленного в будущее, живущего только им. Бледноголубые, гипнотизирующие сами себя, но при этом слегка скучающие глаза, словно высматривающие признаки чужой глупости, чтобы впоследствии обратить ее себе на пользу.
— Винифред хорошо о вас позаботилась? Она оказывает мне прямо-таки неоценимую помощь.
Поцеловав ей руку, Гитлер завел речь о «Кольце Нибелунгов», созданном гением ее свекра, как о моральном руководстве для грядущих героев Германии.
Это была всего лишь первая из скрижалей Завета, спущенных с гор в ходе нынешнего вечера. Гитлер первым делом уселся за стол на террасе и уничтожил большую часть шоколадного торта госпожи Раубаль (на закуску перед ужином, так он выразился), бросая по ходу дела замечания о Карле Великом, о Мартине Лютере, о мультфильмах Уолта Диснея, о вреде курения, о смертных муках, какие претерпевает омар, пока его варят, и, разумеется, о происках мирового еврейства.
Геббельс и Гесс тоже ели с аппетитом, время от времени поддакивая фюреру. Гривен слушал его, но только урывками. Всю эту брехню про кровь и почву он и раньше знал по старым номерам «Фелькишер Беобахтера». И, разумеется, такие горе-проповедники приходят и уходят. Святые Эпохи Инфляции — так их в насмешку прозвали. Взять хотя бы этого — как его там? — Рудольфа Штейнера, который гремел пару лет назад, а потом вышел из моды и рухнул в пропасть забвения. Без всякого сомнения, Гитлера ждет та же участь. А пока суд да дело, на него и впрямь более чем любопытно посмотреть.
На горы упала тьма, Гели пожаловалась, что ей холодно. Гитлер, проявив предупредительность, накинул ей на плечи шаль и распорядился о начале ужина, сервированного в доме.
— Ты слишком добр ко мне, дядюшка. А что ты будешь делать, если я расшалюсь?
Гитлер побагровел, как школьник, в котором взыграли первые гормоны.
Люсинда перехватила взгляд Гривена — внешне серьезный, но втайне смеющийся. Да, ей было известно, как нравятся ему сердечные тайны, по меньшей мере, на правах соглядатая.