Седьмой лимузин

Пожалуйста. Это слово осталось невысказанным, повисло в воздухе, как мольба. Люсинда улыбнулась. Ладно, Анжела, на нынешний вечер у меня большие планы: я собираюсь объесться свининой, чтобы испортить себе талию, и просидеть дома в ожидании дурных вестей.

— А к какому часу там нужно быть?

К девяти вечера. Люсинда тщательно вслушалась в рассказ о том, куда и как ехать. У нее оставалось достаточно времени, чтобы принять жизненно важное решение: что на себя надеть? Она принялась рыться в шкафу. Что-нибудь такое, чтобы на нее все оборачивались, но, в то же время, чтобы ее не изгнали из общины. Да, вот это черное с накладными плечиками подойдет. И для контраста — белые перчатки.

Люсинда вышла из квартиры в четверть девятого. На вечеринки с коктейлями сейчас было модно опаздывать, но на духоподъемное мероприятие следует прибывать пораньше. На улице было тепло, даже душновато, — последнее дуновение уже прошедшего лета. Толпы на Унтерденлинден фланировали мимо кафе и кабаре, словно позволив вечернему ветерку нести их по течению. Люди в толпе окликали Люсинду и махали ей рукой, узнавая ее в Сороковой модели, Люсинда отвечала им, нажимая на клаксон, а крылья машины умело отделяли ее ото всего, чем она намеревалась заняться. Никому было не догнать и не остановить ее. И вот уже возбужденные голоса и яркие огни остались позади, и она, свернув с главной дороги, поехала в куда более темные кварталы Шпандау.

Она сама не знала, что ее там ждет. Люсинда и вообще отказалась бы от этой поездки, если бы не мормонская вера в заочное искупление грехов.

Здание, к которому она подъехала, вид имело вполне секулярный. Вывеска на нем гласила:

«НЕМЕЦКО-АВСТРИЙСКАЯ МИССИЯ. ЭХО РАДОСТИ»

Когда она приблизилась, в неярко освещенные ворота дома проходило уже довольно много народу. Главным образом, это были дети: мальчики в свитерочках и в гольфиках. Люсинда запарковала машину за углом, напротив от полицейского участка. Эти мормоны обитают, выходит, в одном здании с полицией? Во что Анжела ее втравливает?

Стройный мужчина в холле выстраивал шумные мальчишеские оравы в строгие шеренги. Своего рода бойскауты, явившиеся сюда под надзором родителей, которые уже тревожно посматривали на Люсинду.

Люсинда услышала, как кругом зашептались, давая ей пройти, кое-кто даже вскрикнул, несомненно, узнав ее. Но никто не бросился к ней с просьбой об автографе.

Что ж, дорогая, тебе самой хотелось, чтобы на тебя обратили внимание. Внезапно ей перестало казаться таким уж удовольствием дразнить мелкую буржуазию своей персоной. Борясь со смущением, Люсинда гордо вскинула подбородок, но щеки у нее все равно пылали.

Когда она переступила через порог, ей был уготован еще один сюрприз. Необычайно привлекательный мужчина, похожий на христианского великомученика из тех, которых поедали львы, ласково улыбнулся и предложил сесть. В зале было пятьсот кресел, если не больше, расставленных вокруг кафедры (чересчур скромной, чтобы ее можно было назвать амвоном); имелся здесь волшебный фонарь, имелся экран, имелся граммофон; а на балконе толпились мальчики, которым явно предстояло петь хором.

— Фройляйн Краус! Прошу сюда!

Анжела махнула ей откуда-то из передних рядов, неподалеку от прохода. В зале стояла такая суета, что Люсинде не удалось привлечь к себе все взоры, хотя, конечно, мужья пожирали ее глазами, а у жен трепетали ноздри. Как это Карл называет подобные гримаски? Прелиминарии к асфиксии.

— Я так рада, что вы пришли. — Анжела цепко взяла ее за руку, хотя и держалась в ее присутствии по-прежнему не без робости. — Вы всегда так… полны жизнью.

Анжелу не столько пугало, сколько беспокоило всеобщее внимание, часть которого теперь со всей неизбежностью перешла и на нее. Избавившись от кухонного передника и одевшись в строгое серое платье, госпожа Раубаль была живым воплощением благопристойности. Никакой нацистской символики, никакого значка со свастикой или чего-нибудь в том же роде.

— А вы ведь не ожидали всего этого? Мальчиков и остального? — Анжела рассмеялась, чуть подвинувшись, чтобы освободить место для Люсинды. — Это первый вечер Эха Радости. Видите вон там плакат? И все юные приверженцы должны прибыть сюда. Что же касается взрослых, то большинство из них пришли послушать дьякона Сполдинга.

— Вы так во всем разбираетесь, — сказала Люсинда. — Вы вступили в ряды верующих? Я хочу сказать, формально.

— Ах нет… — Анжела смутилась. — Адольф никогда бы не позволил этого.

И этот загнанный взор, свидетельство того, что она сболтнула лишнее. Надо сочувственно улыбнуться, отметила Люсинда, чтобы позволить бедняжке придумать что-нибудь поблаговиднее.

— А эти кресла — они для ваших друзей? Помните? Вы мне о ком-то упоминали.

Должно быть, она случайно нашла ключевое слово. Анжела внезапно преобразилась, ее лицо разгладилось, солидный возраст словно бы вдруг исчез, уступив место былой девической сущности. Ах вот как! Тут имеет место любовь. Люсинда умела узнавать ее приметы за двадцать шагов.