Седьмой сценарий. Часть 3. Перед выбором

Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран,
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман.

Создавая общество «ням-ням» и призывая его под «ням-нямист-скими» лозунгами к «ням-нямистской» свободе — двигали это общество к «ням-нямизму» нового рода, то есть к тирании, обольстившей совесть и давшей кусок хлеба. Конечно же, после того как демократический «ням-нямизм» пожрет все и окажется перед пустыми тарелками. Вот тут-то и придет инквизитор. А как он назовется — это вопрос другой. Была бы шея — хомут найдется. Конечно же новый и с красивыми побрякушками.

И если мы хотим что-то противопоставить в сегодняшней нашей жизни доктрине великого инквизитора, мы должны понять мощь и прельстительность этой доктрины именно сейчас и именно у нас. Здесь и сейчас она может реализовать себя во всей красе, создав бастион инквизиторства на нашей территории и распространяя далее это инквизиторство за пределы страны.

Приведенный выше фрагмент — это уже не просто потребительство, это доктрина теологии порабощения, доктрина, которой сегодня не может противостоять никакая светская философия.

ТЕОЛОГИИ ПОРАБОЩЕНИЯ МОЖЕТ БЫТЬ ПРОТИВОПОСТАВЛЕНА ТОЛЬКО ТЕОЛОГИЯ ЖЕ, И НИЧТО ДРУГОЕ. А значит, речь идет о построении не вообще каких бы то ни было моделей планетарного человечества, а мобилизационных проектов, в ходе которых человечество выработает, вспомнив и сконцентрировав свой негативный опыт, вспомнив и сконцентрировав опыт борьбы, — теологию борьбы за свободу, теологию освобождения, теологию мобилизации света на борьбу со всепоглощающей тьмой. Такова ситуация конца XX века. В этом суть глобального конфликта, заострившегося до предела. И то, что мы делаем, исходит из стремления разрешить это, противоречие. Если кто-то сделает это на иной основе, с более полной, более эффективной мобилизацией, мы будем это всячески приветствовать. Наше дело — обозначить проблему. И дать какие-то пути ее разрешения. Но главное — не допустить размягчающего, профанирующего, «ням-нямовского» подхода в тот момент, когда мобилизация необходима, как никогда ранее. Нет ничего хуже, чем отказ от борьбы, когда борьба необходима.

Часть 3. Гуманистический волюнтаризм

Сторонники этого направления настаивают на рыцарском, героическом служении неосуществимому идеалу. Это то, что Бертран Рассел определял понятием «защита наших идеалов против враждебной Вселенной». Сходное описывал Фолкнер, говоря о «стремлении нанести хоть крохотный шрам на лице Великого Ничто». Экзистенциализм называет сходное мировоззрение «мировоззрением борьбы без надежды на успех», а уже цитированный нами С.Франк называет то же самое «скорбным неверием».

Человек не верит в осуществление в мире высших ценностей, он пришел к убеждению, что эти ценности обречены на поражение, но они не перестали для него быть ценностями, и он не перестал отстаивать их, убедившись в этом. Налицо стойкий и рационально ничем не обоснованный, зачастую комический отказ подчиниться злым силам мирового бытия.

Более того, налицо готовность бороться с ними, сознавая в общем-то тщетность подобной борьбы. И образ Гамлета, нашедшего в себе силы перешагнуть через понимание всесилия зла и выйти с ним на борьбу, сегодня должен быть дорог нашему сердцу не меньше, а возможно, и больше, нежели образ наивного Дон Кихота, не сознающего масштабов зла и идущего на борьбу с ним, будучи уверен в том, что эта борьба увенчается успехом.

Однако здесь же возникает вопрос, что, собственно, отстаивает гамлетовский тип гуманизма? Или, точнее, мог ли бы он отстаивать свои ценности в борьбе со всесильным злом, если бы не было его встречи с Призраком своего отца? Мог ли бы он бросить вызов всему Эльсинору, не имея мистической поддержки, не найдя трансцендентных оснований своей решимости сражаться не на жизнь, а на смерть?

Таким образом, Гамлету даны определенные основания. Он получил потустороннюю весть. Он информирован о том, что отстаиваемые ценности имеют онтологические корни в бытии, коренятся в некой объективной, хотя и «тонкой» реальности. Мог ли бы он действовать тем же способом, коль скоро не получил бы вести от Призрака?

Ответ на это дается Шекспиром. Не Шекспиром-поэтом, а Шекспиром-философом, переживающим драму разочарования, сходную по масштабу с той, которую мы переживаем сегодня. Его ответ состоит в том, что Гамлет даже в условиях мистической связи и то ежеминутно теряет опору, и то готов к «соскальзыванию» на путь последовательного, чистого нигилизма, весьма знакомого нам по нынешней ситуации.

Волюнтаризм, при котором человек отстаивает ценности лишь по зову его сердца, вне зависимости от того, стоит ли за ними реальность, есть ли в них онтологическая сила, возможны ли они если не по эту, то по ту сторону нашей жизни, — лишен устойчивости. Точнее, он в той же мере устойчив, в какой устойчивы человеческие чувства, столь же произволен, сколь произвольны влечения человеческого сердца.