Съедобные сны, или Ошибка доброго мудреца

Мы ускорили шаг, чтобы скорее миновать эту певучую компанию и долго шли, не говоря ни слова. Потом, дойдя до трамвайной остановки, решили ждать трамвая; такси, видно, не поймать, левака тоже, а пешком нам до дома не дойти. Когда трамвай подошел к безлюдной в этот час остановке, Матвей на самый лоб надвинул свою широкополую шляпу, сжался, съежился, чтобы его никто не узнал, и, войдя в полупустой вагон, согнувшись в три погибели, сел у окна возле двери; я занял место рядом с ним. Перед нами, спиной к нам, сидели два пассажира, и нам невольно пришлось слушать их разговор. Оба ругали какую-то Тамарку, которая еще недавно была человек как человек, а теперь «шапчонку-утюговку с себя не снимает, все пьет и пьет, совсем одурела». Затем оба стали осуждать какого-то Тольку-завлаба, который хвалится, что в своих съедобных снах неугодными ему сотрудниками питается, и которого «в рабочее время уже с год никто трезвым не видел». После этого собеседники начали толковать о своих домашних делах: один из них признался, что его дочка Лидка «во сне попивать стала»; другой сообщил, что его сын Борька «сперва во сне шоколадом обжирался, а теперь от него иногда чем-то вроде шампанского попахивает». Оба дружно осуждали всех пьющих, однако сами были явно «под мухой», говорили сбивчиво, с хрипотцой, и хоть сидели спинами к нам, но с их стороны веяло густым спиртным запахом. Я отлично понимал, что Матвею тошно слушать эту дружескую беседу, и тихо сказал ему, что хорошо бы нам покинуть трамвай, не дожидаясь нашей остановки, и пройтись до его дома пешком, – ведь ходьба очень полезна для здоровья. Он согласился со мной очень охотно, несмотря на то, что питерская погода ухе успела перемениться к худшему, небо потемнело, и нетрудно было догадаться, что скоро пойдет дождь. И, действительно, едва мы вышли из вагона – сразу под дождик угодили. Однако Матвей был даже рад этому: при такой погоде люди не вглядываются в лица встречных, и есть надежда, что никто его не узнает, не остановит, не заведет с ним разговора. И на самом деле, никому ни до кого под этим дождем дела не было, он все усиливался, превращаясь в ливень. Жалея, что не догадались взять с собой зонты, мы, чтобы не промокнуть насквозь, забежали в ближайшую подворотню. Там, тоже пережидая дождь, стоял старик с аккуратной бородкой. На нас он внимания не обратил: он держал возле правого уха малюсенький транзистор и слушал залихватскую песенку:

Обленились грибники,
В лес шагать им не с руки,
Погрузись в съедобный сон,
Жрут грибы в любой сезон…

Вскоре старику, видать, надоела эта халтура, он сердито сплюнул и переключил приемник на другую станцию. Мы услышали строгий голос диктора: космический алкоголизм уже не одну жизнь унес, но теперь, помимо все усиливающейся алкоголизации, новая опасность нависла над человечеством. Среди населения нашей планеты все чаще обнаруживаются случаи реального людоедства. Некоторые земляне, привыкнув в своих съедобных снах тайно питаться своими, вызывающими у них зависть удачливыми сослуживцами, соперниками на любовном фронте и прочими ненавистными им людьми, затем наяву переходят к уголовным людоедским действиям. Чтобы не быть голословным…»

– Пойдем отсюда! – глухо проговорил Матвей и, не дожидаясь меня, вышел из подворотни. Я, разумеется, пошагал за ним. И вот чудо: едва мы очутились на улице, как ливень прекратился.

– Небо тебя очень уважает! – пошутил я, обращаясь к Матвею. И сразу понял, что шутки сейчас неуместны: уже не просто тоска, а какая-то горестная решимость читалась на лице моего друга. Мне стало страшно за него. Что он задумал?!

Когда мы дошли до своей улицы, я проводил Матвея до его дома и вместе с ним вошел в его квартиру. А он, всегда такой гостеприимный, на этот раз явно не был рад тому, что я вторгся в его жилище. Мне стало не по себе, и я спросил его напрямик, не мешает ли ему мое присутствие?

– Нет, Гена, помешать ты мне не можешь, – молвил Матвей. – Только не удивляйся и не давай мне советов. У меня уже все решено.

Он положил на письменный стол адресную книгу – и тут началось нечто действительно удивительное. Все эти годы он прятался от своей всемирной славы, всячески избегал общения с журналистами, а тут вдруг стал звонить в редакции газет и в радиокомитет, извещая всех, что завтра он намерен у себя на дому сделать одно очень важное сообщение. Когда он обзвонил тех, кого хотел, я спросил его, что же именно он намерен поведать всему белу свету, но он ничего не сообщил мне, а пригласил на эту самую пресс-конференцию – там, мол, я все узнаю. Признаться, я был немного обижен: ведь прежде Матвей ничего от меня не скрывал.