Седой солдат

Он вел людей через горы, не давая им отдохнуть, чтобы до рассвета достичь горной дороги, выбрать позицию, надежно укрыться в камнях. Люди шли плотно, быстро. Каждый под звездами думал свою думу. Майор, замыкая группу, мысленно толкал их вперед, торопил, не давал отстать.

Ночным совиным зрением увидел, как от головного дозора отделилась фигура, отставая, стала приближаться к хвосту.

— Ты что? — Оковалков узнал старлея.

— Не могу!.. Живот схватило!.. Сожрал в столовке гнилье!.. Он скинул рюкзак, оружие, закарабкался вверх по камням. Оковалков свистнул, окликнул удалявшегося таджика Саидова:

— Передай по цепочке: «Стоять!»…

Видел, как сгрудилась, столпилась группа. Углами глаз, косым зрением наблюдал скрюченного Слободу, слышал звуки его страдающего желудка. Страх и дурное предчувствие не оставляли взводного, сжимали в конвульсиях ослабевшее нутро.

— Черт!.. Какую-то гниль сожрал!.. — старлей вернулся, застегиваясь. Взвалил на спину мешок.

Майор не ответил, пропустил его вперед. Снова шли под разноцветными звездами. Оковалков чувствовал запах раздавленной Слободой горной полыни и зловоние испуганной человеческой плоти.

Среди ночи появилась луна, маленький белый ломоть, окруженный светлым туманом. Словно луна испарялась, и в белом облачке пара застыли два льдистых кольца — голубое и розовое.

Колыхались в тенистых складках, подымались на освещенные гребни и вдруг вышли к дороге. Стояли, запыхавшись, поправляя рюкзаки и оружие. Майор в ночной бинокль смотрел на тонкую струйку дороги, за которой внизу начиналась долина, смутные лоскутья полей, клубки виноградников и садов. Поодаль, заслоняя дорогу неровными уступами, темнел кишлак.

«Усвали», — подумал майор, довольный точным прохождением маршрута. Компас, карта, чуткая интуиция вывели его кратчайшим путем. Группа, не плутая, сохранила время и силы, вышла на рубеж засады. Его бинокль скользил по развалинам кишлака, по белесой струйке дороги, отделявшей бестравные горы от плодородной долины.

— Продвинемся выше, к Шинколю, — Разумовский целил во тьму тяжелые цилиндры бинокля.

Луна, окольцованная голубым и зеленым, туманилась над его головой.

Они двинулись горами вдоль дороги, минуя Усвали, пока желтоватая змейка, продолбленная в грунте копытами ишаков и верблюдов, не уткнулась в другой кишлак, такой же безжизненный, как и первый, напоминавший скатившиеся к дороге глыбы камней.

— Шинколь, — сказал Разумовский.

Они остановились на гребне напротив кишлака, и майор втягивал в ноздри холодный воздух ночи, стараясь уловить запах деревенского дыма, скотины, жилья. Но воздух был чист, как спирт, обжигал ноздри. Луна своим льдистым стерильным светом уничтожала все остальные запахи жизни.

— Вернемся назад! — сказал Разумовский. — Там есть высотка: оба кишлака на ладони. Там, я думаю, и встанем!

Они расположились на вершине, над которой отвесно возвышалась другая гора. Внизу пролегала дорога, и оба кишлака, Усвали и Шинколь, были видны с горушки. Здесь, на вершине, изрытой лисьими норами, они залегли в засаду. Оковалков разводил солдат, укладывал их за гребнем на твердую каменистую землю. Солдаты вытягивали усталые ноги, укладывали оружие, рации, распаковывали мешки, извлекали из них галеты и фляги. Было видно, как солдат прижимает флягу к губам, проливает воду, и на землю падают мелкие лунные капли.

Он выставил дозоры на флангах. Определил наугад в непроглядном сумраке возможные пути отхода. Утром, при первом свете, он изучит ландшафт, переставит людей, скроет их за гребнем горы. Он совершил главное — подвел людей к рубежу, выполнил приказ командира. Через несколько дней, израсходовав продовольствие и запас воды, не дождавшись каравана, он снимет группу и тем же маршрутом уведет ее через горы обратно к бетонке, где их подберут «бэтээры».

Он вернулся на наблюдательный пункт, где гора была изрыта лисьими норами. Устало сел, развинтил флягу. Долго пил, наслаждаясь холодной, остывшей во время ночного марша водой. Пожевал галеты, отложив на утро завтрак — консервы, банку сгущенки. До рассвета оставалась пара часов, и он решил подремать.

Вытянул ноги, просунув их в лисью пещеру. Уложил на камень бинокль, автомат с ночным прицелом, подтолкнул под голову брезентовый валик плащ-палатки и замер, глядя на высокую луну.

Ноги гудели. В плечах, изрезанных ремнями, позванивали и покалывали сосуды. Сна не было. Было пьянящее возбуждение, вызванное напряженной работой мышц, чутким вниманием, радиацией звезд, таинственной светомузыкой гор, туманным ночным светилом.

Он лежал в горловине лисьей норы. Грунт был исчиркан когтями зверя, а свод отшлифован ворсинками лисьего меха. Здесь, на склоне безвестной горы, протекала жизнь звериной семьи — свадьбы, игрища, ссоры, зачатья и рождение детей. Теперь здесь лежало его усталое потное тело, поместилось оружие, пахнущее железом и смазкой. Он вытеснил лисью семью, занял ее место.