Седов

– Я хочу предупредить вас, Вера Валерьяновна, заранее предупредить о таком обстоятельстве моей жизни, которому свет может придать значение. Прежде чем вы скажете да или нет, прежде чем решите свою и мою судьбу, – выслушайте мое признание. Офицерский мундир может обмануть вас… Вы должны знать, что человек, который любит вас и просит вашей руки, происходит из иного, чем вы, сословия, родители мои – совеем простые люди…^{4}

…В Приазовье, в Области войска донского, в многолюдной казацкой станице Новониколаевской, жили люди богато, дома их, крытые розовой фигурной черепицей, выбеленные мелом и разрисованные синькой, стояли среди кудрявых садочков, в которых весной поспевала веселая черешня, а летом – тяжелые груши и яблоки. Разрослась станица на черноземе, среди пшеничных полей, недалеко от морского берега, песчаного и плоского; на берегу казаки держали флотилию вместительных плоскодонных лодок и сети – каждая длиною в двести-триста сажен.

Поближе к берегу, подальше от чернозема, на сухой, песчаной земле, среди бесплодных акаций, выросших там и сям, вытянулись вдоль кривенькой улицы нескладные хатенки хутора Кривая Коса. Летнее море – белесое, как глаза, выцветшие на солнце; гневное осеннее море, с табунами волн, оставляющих на пологом берегу округлые, как облака, охапки пены; ледяные поля зимой, вечно перемещаемые и вновь образующиеся под влиянием невидимой, но неостановимой работы моря, – вот то, что всегда было видно из окошек кривокосских хат, то, что и ночью напоминало о себе запахом – соленым и чуть гнилостным – и шумом, ласковым или ворчливым.

Здесь Седов родился и жил в детстве.

Его отец был рыбаком, его звали Яков Евтеевич. На этом обрывается генеалогия рода Седовых, потому что в их семье не было ни наследственных имений, которые нужно было бы делить и беречь, ни переходящих к потомству званий, которыми следовало бы гордиться.

Можно лишь догадываться, что Седовы происходили от тех русских мужиков, которые, спасаясь от крепостной неволи, голода и безземелья, бежали из центральных губерний, «шли в хохлы», на юг, в степную Украину и в казацкие области, где ждала их батрацкая неволя или бесправное существование «иногородних».

Когда ребенок впервые узнал необходимость трудиться ради хлеба, – он стал взрослым. От старших он воспринял способность к терпеливой работе от зари до зари, на берегу, под тяжелым солнцем, среди обсыхающих шаланд; с восьми лет он приобрел это умение жить изо дня в день с натруженными пальцами и ноющей спиной.

Беловолосый и круглоголовый, веснущатый, как берег, усыпанный галькой, крепконогий и увертливый, он воюет во главе ватаги кривокосских рыбальчат с юными станичниками, щеголяющими в отцовских форменных картузах и в перешитых шароварах с лампасами. Он подстерегает их у церкви перед выходом из приходской школы. Книги, которыми они отбивают удары нападающих, и ломти пшеничного хлеба, спрятанные за пазухой, – вот предметы его зависти и цель его набегов.

Его берут в море, и он помогает отцу в промысле, спит на куче снастей на корме в то время, как парус хлопает над ухом и мачта скрипит, а лунная дорога, которой он удивляется, проснувшись, ведет далеко через все море к таинственным и заманчивым странам.

В этих поездках он узнает, что такое опасность и как к ней следует относиться: рабочая деловитость рыбаков, сопротивляющихся гибели, которая в штормовую погоду ежеминутно подкатывается под хрупкое днище лодки, – рабочая эта деловитость в минуту опасности стала и для него единственно возможной формой поведения, и только много позже он узнал, что этому есть название – храбрость.

Виллем Баренц (1550–1597).

Десяти лет Он пережил приключение, едва не стоившее ему жизни. Это было зимой, когда Азовское море покрывается хрупкой и обманчивой коркой льда. Старшие были на подледном промысле, в нескольких верстах от берега. Трех мальчуганов, и в их числе Егорку Седова, послали из дому к рыбакам отнести полдник. Эти краюхи домашнего крутого хлеба и вареные картофелины в казанках только и спасли мальчиков. Ребята прошли большую часть пути, когда наткнулись на полынью, черным зигзагом рассекавшую ледяное поле. Повернули назад, пробежали шагов сто и убедились, что и от берега их отделило водой. То подул береговой ветер, быстро перемешавший, как карты на столе, едва скрепленные между собой ледяные поля. Льдина, на которой метались три мальчика, была сравнительно велика – пятнадцать-двадцать сажен в поперечнике. Иногда она краями упиралась в соседние льдины, но мальчики не решались покинуть свое поле, которое казалось им и плотнее и больше других. Лед несло в открытое море. Надвинувшийся вечер скоро запрятал в синем сумраке родные берега. Мальчики увидели себя среди моря, в темноте, на одинокой теперь уже льдине, и заплакали, сев в кружок.

Через три дня их нашла шаланда с соседнего хутора. Они были синими от холода и страха. К счастью, им почти не пришлось голодать. В запасе были еще три картофелины и три одинаковых шматка хлеба – остаток тех порций, на которые поделил всю еду Егорка Седов.