Сегодня я спасла весь мир

Моя любимая история о папе — как он придумал мне прозвище. Готова слушать её бесконечно. Никогда не надоедает. А мама рассказывает её снова и снова и не спрашивает: «Что, опять?»

— Папа тебя очень любил. Целовал, на руках носил. А ты не хотела сидеть на руках. В коляске тоже поднимала рёв. Как только научилась ходить — ходила всюду сама. Поэтому папа и стал тебя звать коростель.

— А почему коростель? — спрашиваю я, потягиваясь под пледом.

— Потому что он ходит пешком, а не летает.

— Да ладно? — Я делаю вид, что удивляюсь. — Как страус?

— Не совсем. Страус не умеет летать. А коростель умеет, но не любит. Он больше бегает. Говорят, он приходит к нам из Африки пешком.

— Правда?

— Кто знает. Может, как-нибудь пойдёшь пешком за коростелём, тогда сама и узнаешь. Чоп-чоп, правой-левой! Где там Африка? — Мама бросает ноутбук и щекочет меня. — Здесь? Или здесь? А может, тут?

Я хохочу и отбиваюсь. Я и сейчас люблю ходить. И бегать. На физре я всех обгоняю. Только Ларионова меня обходит. Но она с детства занимается лёгкой атлетикой, так что это не в счёт. Пусть нос не задирает. Зато среди любителей я первая. Даже лучше многих пацанов. Жаль, папа не видит. Он бы мной гордился!

— Грустно, что папа умер, — говорю я вполголоса. — И жалко, что фотографий почти нет.

— Что поделать, — отвечает мама. — Огонь — беспощадная штука.

Эту историю я тоже слышала не раз. Но не прошу её пересказывать. Слишком больно. Мы жили втроём: маленькая я, папа и мама. А потом случился пожар. Квартира сгорела. Мама со мной переехала к ба, а папа отправился в Москву, к своим родным. Хотел устроиться фотографом в газету, накопить денег и забрать нас. Но ничего не вышло. Его сбила машина, и он погиб. Там и похоронили. Его родные тоже умерли. Вот и всё. Есть только мама, ба и я. А папы нет. Ничего от него не осталось. Только одна-единственная фотография.

— Неужели больше ни одной не сохранилось?

— Нет, милая. Хотя… Есть ещё одна.

— Где же она?

— Нашла! Вот! — Мама нажимает мне на нос.

— Хи-хи! Я похожа на папу?

— Похожа. У тебя глаза — в точности как у него.

Я сворачиваюсь клубком. Я видела тысячи папиных снимков, а его лицо есть только на одном. Папа с мамой посреди солнечного парка. Наверно, весной: тополиные листья такие яркие и блестящие. Мама в любимом изумрудном платье, которое надевает только по праздникам, держит сахарную вату. А папа — молодой и красивый — стоит, улыбаясь, со мной на руках. Точнее, на руке: вторую зачем-то убрал за спину. Что он там держит? Не пойму. Вижу только зелёное пятнышко. Вот какой он сильный. Был… Наверно, и одним мизинцем меня бы поднял. А у крохотной меня недовольное лицо. Я кривлюсь и того и гляди заплачу. Эх! Если бы я знала, что мы так мало будем вместе, — сидела бы смирно, а не ходила пешком, как коростель. Вот бы кто изобрёл машину времени. Я бы отправилась в прошлое. Обнять папу, сказать: смотри, вот я какая! Ты мной гордишься? А он бы ответил: конечно, да! Ты вся в меня. Моя замечательная, любимая дочь…

Мои мечты о прекрасном прошлом прерывает жестокое настоящее в виде ба:

— Катерина, ужинать!

— Да я не хочу пока!

— Что случилось? Почему? Надо обязательно кушать, иначе желудок сам себя переварит! Марш на кухню!

Типичная ба. Если нет аппетита — я умираю от истощения. Опаздываю из школы — меня расчленил маньяк. Проще сдаться, чем её переспорить. Я недовольно тащусь на кухню, где меня поджидает тарелка с салатом и котлетами и стопка блинов.

Появляется мама, забирает чайный пакетик из моей кружки, кладёт в свою, заливает кипятком. Сколько вижу — никак не привыкну.

— Как ты можешь пить эту гадость? Там уже весь чай выварился!

— Меня устраивает.

— Ещё и без сахара! Фу!

— О вкусах не спорят.

Мама запихивает в рот целый блин разом и уходит с кружкой работать. Ба стоит над душой, как коршун:

— Катерина, ешь!

— Да ем я, ем!

Блины ба делает — пальчики оближешь, вот только слишком жирные. Масла в них бухает уйму. Говорила ей класть поменьше, говорила — без толку. Только твердит: «Ешь, пока не потолсте́шь!» Ха! Мечта всей жизни просто! Не хочу стать такой, как Полина. Вряд ли Антон будет смотреть на меня так, как сегодня, если я разжирею.

А мне бы хотелось, чтобы он на меня посмотрел. Ещё хотя бы разик.

***

На календаре сентябрь, а солнце шпарит, словно летом, и сидеть за партой совершенно неохота. Но учителя не дают нам пощады. А могли бы пожалеть неокрепшие детские организмы: всё-таки первая учебная неделя! Но нет, как же, дождёшься от них.

Зайчикова, наша биологичка, на первом же уроке выдала:

— Начало года — не повод расслабляться. Так что сегодня — проверочная работа.

Вот так сюрприз!

— У-у-у… — несётся с задних рядов.

— Это что, шутка? — ноет Курочкин.

— Хочу выяснить, что после каникул осталось в ваших головах. — Зайчикова пролетает меж рядов и раздаёт задания. — Приступайте. У вас двадцать минут.

— А листочки одинарные или двойные?

— Да хоть на туалетной бумаге пишите. Мне главное — ответы.

— Можно выйти? — Антон тянет руку и, дождавшись разрешения, выбегает из класса.