Сегодня я увидела…

И она пришла ко мне, и каждое движение Музы, облаченной в тунику, излучало грацию. Она шла сквозь вре мя, и сама ее походка была танцем, а жесты ее были музыкой. Я думала, что муза умерла, но Прекрасное никогда не умирает… Я думала, что ее присутствия никто не замечает, но Подлинное всегда найдет себе дорогу…

Это было мимолетное видение, в этот миг время и пространство утратили свою пугающую безусловность, а мода съежилась от стыда перед тем, что было, есть и будет всегда.

Муза Танца была среди нас лишь мгновение. Никто уже не знает ее имени, никто не помнит ее искусство, но она оставила тоску, запечатленную в тех бедных телах, которые, потеряв крылья, не умеют ни летать, ни ходить. Они способны только поднимать глаза вслед промелькнувшим видениям, в то время как их душа молится, чтобы видения эти стали реальностью.

Ведь душа умеет танцевать; она живет в каждом из нас – пленницей за теми решетками, которыми мы пожелали ее ограничить. Душу, охваченную трепетом, греки называли Терпсихорой, именем, обозначающим грацию и гармонию. А когда она в нас плачет, как нам ее называть?

… еще одну музу

Сегодня я увидела еще одну музу, одно из тех благородных созданий, что время от времени спускаются на ис сохшую почву человечества, чтобы пролить на нее каплю своего вечного вдохновения. И посреди странного мира, в котором мы обитаем, мира бесплодного и измученного, я увидела нежную Эрато, царицу поэзии, духа лирики, источник любви…

Как это всегда бывает, сначала я обратила внимание на ее внешний облик, но потом погрузилась в ее образ, пытаясь открыть смысл множества символов, сопровождавших ее. Я увидела ее простоту, скромность и мягкость, увидела ее чело, увенчанное розами. Складки ее одежды, ниспадая к стопам, казалось, пели гимн Гармонии. Я увидела ее лиру, и ее стрелу, и маленького Эрота, что вился у ее ног. Он хотя и был маленьким божеством, тоже искал поддержки музы, чтобы вернее попадать в сердца людей.

И вслед за этим видением мне явилась греза… Греза эта еще ярче обозначила пропасть между тем миром, откуда пришла муза, и тем, где сейчас пребываем мы. Нет ничего более далекого друг от друга, чем давние времена пламенного героизма и наше время трусости и злодеяний; нет ничего более далекого друг от друга, чем давно ушедшая эпоха поэзии и изысканных чувств и нынешнее шумное и полное инстинктивных страстей время. А те, кто сегодня жаждут добра и справедливости – того, что должно жить в глубине души каждого человека, – страдают еще и оттого, что должны скрывать и подавлять это стремление, молчать или плакать в одиночестве, ведь нынче подобные «слабости» не в моде…

И вот между наплывами боли пришла греза… Я услышала дивные стихи, почувствовала их мягкий ритм. В этих древних забытых словах, таких простых и чистых, не было бы смысла, не будь они наполнены чистотой и простотой… Я услышала лирические звуки, которые объединяют всю Природу в едином гимне красоте. А лира в руках музы нежными мелодиями сопровождала эти старинные поэмы о любви.

Тогда я увидела, как вновь ожил маленький Эрот. Прелестное божество не сводило взгляда со стрелы в руках у музы, а все вокруг постепенно приобретало более глубокие и насыщенные цвета. И снова – уже в который раз – я поняла, что Эрато воспевает возвышенную любовь, которая полностью исчезла из нашего времени и пространства. И я узнала, что муза уже не живет среди нас, потому что мало тех, кто хотел бы познать эту беспредельную любовь, любовь, которая если и опирается на тело, то для того, чтобы вознестись до тончайших сфер, к самым истокам жизни. И я почувствовала тоску по этим размеренным и благозвучным потокам, где поэзия обретает ритм, с которым пульсирует кровь, где слова кипят, как морская вода, и где наши чувства – основа небесных видений.

Прекрасная и целомудренная Эрато, твоя поэтичность не умерла со временем, твой древний миф не та ложь, которую нам твердят сегодня. Твое существование так же реально, как реальна непреодолимая потребность, которую люди испытывают в тебе. Но тебя постигла участь остальных твоих сестер: тебя никто не понимает из боязни понять; за тобой никто не следует, потому что очищаться от грязи материи – непомерно тяжелый труд. Мы боимся летать, как ты, петь, как ты, и чувствовать, как ты, потому что все это равносильно тому, чтобы жить с чистой, открытой и обнаженной душой. И потому теперь мы обнажаем тело, а душу прикрываем грязными лохмотьями… И потому мертва поэзия, потому постепенно умирают слова любви, потому мягкие и нежные жесты, свойственные твоему миру, заменены ударами и насмешками…