Сегодня, мама!

В этот момент в зал влетел воин, согнувшись в три погибели, пробрался вдоль стенки к верховному жрецу Гопе и что-то зашептал ему на ухо. Выслушав воина, тот выступил вперед и, сначала в знак обожания поднял обе руки вверх, а затем, пав ниц, разразился речью:

— О всеблагой фараон, взглядом испепеляющий врагов Египта и при этом даже ни капельки не потеющий! Эти непочтительные дети пустынного шакала с самого начала не внушали мне доверия. А только что стало известно, что они взяли да и отравили предводителя твоей гвардии. Вот.

Это было чистейшей воды враньем. Но я так опешил, что просто онемел. Зато фараон прямо-таки развеселился:

— Да ты что?! — воскликнул он обрадованно. — А как это они сумели? Ну-ка, ну-ка, расскажи поподробнее.

— Пусть говорит очевидец, — заявил жрец смиренно и отступил на шаг, пропуская вперед воина. Тот рухнул наземь и заголосил:

— О всеблагой фараон, благостью своей веселящий Осириса, гневом же устрашающий Апопа, мудростью же поражающий…

— Ладно, ладно, — остановил его Неменхотеп, — богов у нас много. Давай по делу.

— Короче, когда мы их взяли, — заикаясь от волнения начал воин, — мы их обыскали. И наш начальник — Доршан — что-то на вид сяедобное нашел. И пахнет аппетитно. А вот этот, — кивнул он на Стаса, — говорит: «Пожуй, пожуй, вкусно». Но мы тогда сытые были, и Доршан это сяедобное припрятал. А сегодня за завтраком взял да и сяел. И тут же уснул мертвым сном. Спит и спит, и разбудить его никто не может.

— Где он сейчас?

— А здесь, за дверью, мы его принесли.

— Внесите тело.

Воин кинулся вон из зала, а через мгновение с другим копьеносцем внес тростниковые носилки со сладко спящим начальником. Лицо Доршана озаряла блаженная улыбка, из тонкогубого рта тянулись слюнки.

Неменхотеп закашлялся, а прокашлявшись и отхаркавшись в поднесенную рабом плевательницу, протянул:

— Да-а, — а потом еще раз, — да-а… — и обернулся к Стасу: — А ты, значит, так и сказал ему: «Пожуй, мол, пожуй, вкусно»?

— Сказал, — подтвердил Стас виновато и беспомощно глянул на меня.

— Занеси в протокол, — кивнул фараон писцу. — Перед словом «сказал» добавь «коварно». — И, вновь обернувшись к нам, потер ладони: — Ну, братцы, это в корне меняет дело. Я и так-то вам не верил, а вы, оказывается, еще и отравители.

Он встал и, приняв величественную позу, обратился ко всем:

— В конце концов, у меня сегодня свадьба с прекрасной Хайлине, и мне давно пора готовиться к этому судьбоносному событию, а не тратить мое драгоценное время на этих опасных шарлатанов. Готовьте костер. А над ним котел с оливковым маслом подвесьте. Лучше их сварим, так интереснее будет. Правильно?

Вельможи подобострастно зааплодировали. Неменхотеп скромно раскланялся. Громче всех хлопал жрец Гопа, и я почему-то сразу понял, что он-то поверил в наши медицинские способности, а теперь радуется, что мы лечить фараона не будем, и тот скоро умрет.

И тогда я возопил (а что мне оставалось делать, как не возопить?):

— О всеблагой и всемогущий! Мы не отравили твоего военачальника! Он просто спит, а когда проснется, будет еще сильнее и отважнее, чем раньше! Клянусь отцом твоим — сияющим богом Ра, мы не обманываем тебя. Силой, дарованной господином моим Осирисом, я могу не только вылечить тебя, а даже воскресить мертвого. Испытай меня, прикажи принести сюда мертвого, и я воскрешу его!

Неменхотеп с новым интересом посмотрел на меня и уселся обратно на трон.

— У нас никто не умер? — обвел он взглядом окружающих. Те отрицательно замотали головами.

— А никто не хочет?

Вельможи замотали головами еще интенсивнее.

— Тогда так. Мы сегодня твоего братца сварим, а ты его воскресишь. Если получится, будешь меня лечить, а потом мы, может, вас и отпустим. А если не получится, и тебя сварим. Ясно? Все. Аудиенция окончена. — Он резво встал, но тут же согнулся, сотрясаемый очередным приступом чахоточного кашля.

Обрадованные тем, что для эксперимента никого из них не убили, вельможи, громко славя мудрость фараона, под шумок поспешили к выходу. А нас стражники потащили обратно в темницу.

На Стаса было страшно смотреть. Он сразу как-то поскучнел. А успокаивать его у меня язык не поворачивался. Почему-то я чувствовал себя виноватым.

Часа два Стас провалялся на соломе, отвернувшись носом к стене. Я тоже лежал молча. Чего тут скажешь? Было страшно. И не только от того, что браслет может не сработать. Даже если сработает, это же наверное больно — вариться в кипящем масле. И умереть.

А потом дверь камеры отворилась, и Ергей, смущенно поглядывая на нас (мы же ведь почти подружились), спросил:

— Кто тут из вас младший?

— Ну я, — сел Стас.

— Велено тебя в храм отвести.

— Зачем это?

— Подготовиться тебе надо.

— Как это, — подготовиться?

— А я откуда знаю?! — разозлился Ергей, видно, решив грубостью заглушить проблески совести. — Мое дело маленькое: велено привести, я и приведу. Вставай, давай!

Стас покорно поднялся.

— Стас, — позвал я.

Он обернулся.

— Чего тебе?

Я стянул с руки свой браслет и подал ему.

— Одень этот тоже, а пульт мне отдай. Так надежнее будет.