Сегодня - позавчера. Трилогия

  - Несовершенство человеческой природы - вот что такое жизнь. Эгоизм, жадность и трусость. Жаль, что такие мрази в верхи пролезли.

  - Так, других-то - мало. Изчезающе мало. А с войной всё усложнилось. Работаем с тем материалом, что есть. Давай оставим этот разговор до лучших времён.

  - Они, лучшие времена, могут и не наступить. То, что я увидел других, даже не знаю как их, вас, других, назвать, уже великое чудо. Жил я как в гнилом болоте - они мрази вокруг. Гноем всё отравлено. Смердит и так сильно, но постоянно, что перестаёшь эту вонь и различать. Отравляешься этой вонью, гнилью разложения, сам смердишь, гниёшь, а считаешь - это нормально. Все же так живут.

  Тут я понял, что разговариваю сам с собой. Мой собеседник-чекист давно покинул меня. А с собой я не любитель болтать. Не считаю себя ни умным, ни интересным. Ноль.

  Сколько продолжалось моё самобичевание - не знаю. Глаза завязаны, тишина. Лишь изредка бухают взрывы и трещат пулемёты - не считается.

  Воюю вслепую.

  Мираж.

  Потом пришёл Громозека, сказал, что нам (мне) прислали нового полкового врача. Тут она представилась, а меня словно током пробило - у неё был голос моей жены. Горячо любимой и потерянной. Мой некрепкий рассудок не выдержал и "крыша" моя опять "потекла":

  - Как? Ты что тут делаешь? Как ты тут оказалась? Неужели?

  Я, видимо, привел их в сильное замешательство. Но, Громозека, на то и осназовец, чтобы быстро соображать:

  - Он контуженный. Часто бывает не в себе, - пояснил он.

  - Бывает, - ответил любимый голос.

  Нежные, аккуратные руки стали гулять по моему лицу. А потом "нежность" - кончилась. Когда отрывали бинты, я потерял сознание.

  - Ну и учудил ты, командир, - заявил мне Громозека, когда я его стоном оповестил, что очнулся, - Заставил даму краснеть.

  Что ему сказать? Что его командир - временно избежавший психушки шизик? Так он и сам знает. Как сказал мне СБ: "Работаем с тем материалом, что есть". Вот и со мной работают. С тем, какой есть.

  - Кто такая хоть? Узнал?

  - Угу, - буркнул он полным ртом.

  - Хорош хомячить, харя треснет, докладывай!

  - Я как просёк твой "повышенный" интерес к дамочке, сразу доложил старшему. Он и пробил. Не мог ты с ней пересекаться. Никак.

  - Это-то ясно. Обознался я. Ты про нею - докладывай!

  - Родом из Москвы. Там же училась в школе, потом на врача выучилась. За нашего замуж вышла. Пограничник. С ним уехала на заставу. Он успел до командира погранотряда дорасти, она, соответственно, до врача отряда. Было двое детей. В первый же день войны схоронила всех троих. С окруженцами пробивалась на восток, потом примкнула к партизанам. Этой зимой была тяжело ранена и вывезена самолётом на Большую Землю. Вот. После излечения, была приглашена к нам, согласилась. Она теперь наша.

  - "Наша" - это НКВД?

  - Ну, да. Я и говорю. Вот. Опыт у неё огромный. То есть, врач хороший. Надо тебя на ноги поставить.

  - Сам хочу, веришь?

  - Угу. Всё.

  - Как всё? Красивая хоть?

  - Сам увидишь. Одним глазом, но сам. Вот, сейчас Прохор отоспиться, обещал тебе левый глаз поправить.

  - Почему - левый? Надо - правый!

  - Вот, уж не знаю! Я тебе что, врач? У них и спросишь. Дай пожрать, командир, поспи лучше.

  Вот и поговори с этими чекистами. "Питьсотмильонов" невинных и убиенных! Ничего в них человеческого! Только бы пожрать, да поспать. А вдруг - это ОНА? Или её двойник? Был же мой двойник? Может врачиха - её двойник?

  - Сколько времени?

  - Три - тридцать четыре, - ответил Громозека набитым ртом, - Скоро начнётся. Чую, немец сегодня решит утренний кофей пропустить. Надо пожрать успеть - когда ещё придётся? И Прохора будить.

  Прохор сунул мне в рот какую-то деревяшку.

  - Надо! - сказал он.

  Он стал "лечить" мне глаз. Боль была такой, будто он мне в глазницу налил расплавленного свинца. Так жгло. Если бы не палка во рту, я бы и немцев перепугал. А так - только наших.

  - Всё! - сказал Прохор и я услышал возню. Оказалось, он потерял сознание, Громозека его подхватил, тащил на топчан. Потом пришла Она, развязала мне бинты - опять больно отрывая. Но, я её, наконец, увидел.

  Тёмноволосая, чернобровая, с длинными тёмными ресницами, карие огромные глаза, высокий лоб, алые губы сжаты стрункой - разглядывает.

  - Привет, красавица!

  Ох, как мы умеем строго хмуриться!

  - У тебя в роду не было Шамаханских Цариц?

  Брови остались нахмуренными, но глаза блеснули:

  - Что-то цыганское было в роду. Раз различили мою родословную, значит, вы меня видите.

  - Я тут один перед тобой. Не надо на "вы".

  - А мы на брудершафт ещё не пили.

  "Ещё" не пили. Обнадёживает.

  - Какие наши годы?

  - Военные наши годы, военные, товарищ майор. Война идёт.

  - Война - войной. А я вас приглашаю на свидание.

  Она ничего не ответила. Долго-долго смотрела на меня строгим и внимательным взглядом, потом кивнула Громозеке. И ушла. Я разочарованно вздохнул. Громозека заржал. Впервые слышу его смех.

  - Командир, ты, никак, влюбился?

  - Очень похоже на то, - ответил я.

  Поднёс в глазам руку, посмотрел на неё. Так и есть. Небольшая расфокусированность, как после хорошего сотрясения мозга, но я видел. Нормально. Сойдёт. Можно воевать.

  - Эх, Прохор, что бы я без тебя делал?