Сегодня, завтра и всегда

Полностью парализованный, Лог ждал смерти, но Голос стал затихать, он нырнул куда-то в глубину, и Лог слышал его почему-то под собой, куда не смел взглянуть. Лишь много времени спустя, когда Голос истаял окончательно, Лог посмотрел вниз и увидел белое поле снега, бугристое, с броскими четкими тенями, и поле это тянулось так далеко, как… Логу не с чем было сравнить, и он понимал только одно: он видит. Не на пять, не на двадцать, не на сто локтей. Может, даже не на тысячу.

Заболели глаза, они не привыкли к такой работе — смотреть вдаль. Лог зажмурился на мгновение, а когда вновь решился открыть глаза, взгляд его был направлен не вниз, а вверх.

Туман исчез.

Была чернота, абсолютная чернота вымазанного сажей купола. И на куполе блестели, искрились, светились, переливались яркие и слабые, белые, голубые, желтые точечки, снежинки. Казалось, что они меняются местами и приплясывают. Сознание Лога уже не было способно оценивать впечатления, и он не понимал, что точечки на небе совершенно неподвижны, а связка шаров раскачивается в высотном течении, унося Лога прочь от родного селения и от всех навсегда для него умерших земных проблем.

В глаза Логу заглянуло огромное зеленоватое лицо с какими-то пятнами, безглазое и безносое, и почему-то с выщербленной щекой. Это была та лампада, что светила сквозь туман, она превратилась в лицо, четкое, страшное, окруженное снежинками-точечками. Лицо тянуло Лога к себе, и он, широко раскрыв глаза и уже не сдерживая рвущийся из горла крик, чувствовал приближение неотвратимого и безнадежного.

Бездна купола становилась все глубже, все более слабые искорки появлялись из мрака, вступая в общий пляс, их стало больше, чем снежинок в поле, и бездна уже не казалась черной — напротив, она сверкала, слепила, а когда Лог повернул голову, снежинки ринулись на него, упали на плечи, заколотили жгучим дождем и понеслись вокруг, и противная тошнота поднялась к горлу.

Он не чувствовал ни рук своих, ни ног, он умирал среди огней, ловил ртом остатки воздуха, разреженного на этой высоте, и не понимал, что губит его не гнев Голоса, а простой недостаток кислорода. И это не глаза небожителей смотрят в его глаза. И внизу — не снег, а все тот же туман, из которого связка воздушных шаров, наполненных легким газом, вынесла Лога в прозрачную и открытую вышину.

Лог уже не видел всего этого великолепия обычной летней ночи, а увидев, он не смог бы не только понять, но даже осознать всего, что видят его глаза.

Туман лежал холмистой равниной, освещаемый ровным и равнодушным светом почти полной луны, а между туманом и небом, которое вовсе не было твердью купола, неслась в воздушном потоке неуправляемая связка шаров, отбрасывая на поверхность тумана причудливую тень.

Как младенец, Лог ничего не понимал в том, что увидел, заново явившись в мир. Как у младенца, в теле его жили только ощущения — приятно и светло, тепло и хочется есть. Он не думал этими словами, он вообще не думал. Пришло время, и он насытился. Пришло время, и он вспомнил свое имя. Пришло время, и он начал разбирать детали внешнего мира, и увидел кое-что, знакомое из прежней жизни. Стол. Он вспомнил название. Скамья. Окно. Свет. Человек. Было и еще что-то непонятное, как не понимает малыш назначения никогда не виденных предметов. Внимание Лога сосредоточилось на человеке, сидевшем у изголовья постели. Ему удалось сконцентрировать внимание на лице человека, и это позволило Логу выйти из младенческого возраста. Он стал взрослым почти мгновенно и вспомнил все. Всю свою прежнюю жизнь и ужас последних минут, когда открылся ему мир, настолько непонятный, что Лог не в силах был принять его, а не приняв — не в силах жить.

Голова закружилась, и Лог вцепился пальцами в мягкое одеяло. Воздух! В комнате не было воздуха! Он видел стол и скамью у противоположной стены, окно, выходящее в черноту ночи, яркую слепящую лампаду под высоким потолком — видел все сразу! Его глаза, от рождения привыкшие глядеть на расстояние вытянутой руки, не воспринимали объемности удаленных предметов, и до потолка в этой комнате без воздуха могло быть десять локтей, а могло быть и все сто тысяч.

Человек, сидевший у постели, молчал и улыбался. Лицо его было выбрито до синевы, как у юноши, но покрытое тонкими морщинами оно, несомненно, принадлежало старику. Лицо казалось знакомым, но и это впечатление могло обмануть.

— Малыш, — сказал человек, — малыш, тебя зовут…

— Лог, — он почувствовал, как клокочет в горле. Малыш. Человек был похож на Путешественника, на Петрина. Это не мог быть Петрин, но желание, чтобы это был именно Петрин, оказалось сильнее разума, и Лог, обретя, наконец, возможность если не мыслить логически, то хотя бы связно говорить, спросил:

— Почему?

— Почему? — переспросил Петрин.

— Почему я дышу? Здесь нет воздуха. Почему я вижу? Все кружится, но я вижу. Почему?

— Разве воздух и туман — одно и то же? Это разные слова, и обозначают они разные вещи.

— Петрин!