Сёгун

Дайме отказался от помощи, махнул рукой доктору, направив его к Родригесу, сел и стал ждать.

Блэксорн глядел на него. Ябу почувствовал его глаза. Два человека смотрели друг на друга.

— Спасибо, — сказал наконец Блэксорн, указывая на Родригеса. — Спасибо, что ты спас ему жизнь. Спасибо, Ябу-сан. — Он почтительно поклонился. — Это за твое мужество, ты, черноглазый сын дерьмовой проститутки.

Ябу чопорно ответил на поклон. Но в глубине души он улыбался.

Часть вторая

Глава десятая

Их переход от бухты до Осаки был спокойным. Бортовые журналы Родригеса были полные и очень точные. В первую ночь Родригес пришел в себя. Сначала он подумал, что умер, но боль сразу заставила его думать иначе.

— Они вправили ногу и перебинтовали ее, — сказал Блэксорн. — И стянули ремнем плечо. Оно было вывихнуто. Они не делали кровопускания, как я ни пытался заставить их.

— Когда я приеду в Осаку, это могут сделать иезуиты, — измученные глаза Родригеса вонзились в него. — Как я оказался здесь, англичанин? Я помню, что попал за борт, а больше ничего.

Блэксорн рассказал ему.

— Так теперь я обязан тебе жизнью. Черт тебя побери.

— С юта было видно, что мы могли войти в бухту. С носа под твоим углом зрения все отличалось на несколько градусов. С волной нам не повезло.

— Не беспокойся обо мне, англичанин. Ты был на юте у тебя был руль. Мы оба знали это. Нет, я проклинаю тебя за то, что я теперь обязан тебе жизнью. Мадонна, моя нога!

От боли у него хлынули слезы. Блэксорн дал ему кружку грога и присматривал за ним всю ночь. Шторм тем временем кончился. Несколько раз приходил японский доктор и заставлял Родригеса выпить горячее лекарство, клал ему на лоб горячие полотенца и открывал иллюминаторы. И каждый раз, когда доктор уходил, Блэксорн закрывал иллюминаторы, так как всем известно, что лихорадка бывает от сквозняка и чем плотнее закрыта каюта, тем безопаснее и здоровее, если мужчина в таком плохом состоянии, как Родригес.

Наконец доктор накричал на него и поставил у иллюминаторов самурая, так что они оставались открытыми. На рассвете Блэксорн вышел на палубу. Хиро-Мацу и Ябу оба были там. Он поклонился, словно придворный.

— Кончива Осака?

Они поклонились в ответ.

— Осака. Хай, Анджин-сан, — сказал Хиро-Мацу.

— Хай! Исоги, Хиро-Мацу-сама. Капитан-сан! Поднять якорь!

— Хай, Анджин-сан!

Он непроизвольно улыбнулся Ябу. Ябу улыбнулся в ответ, потом, хромая, отошел, а Блэксорн подумал, что он только что приветствовал человека, хотя тот дьявол и убийца. «А ты не убийца тоже? Да, но не таким способом», — сказал он себе.

Блэксорн с легкостью вел корабль до цели. Переход занял день и ночь, и только после рассвета следующего дня они были около Осаки. На борт поднялся японский лоцман, чтобы провести судно к пристани, и, освободившись от ответственности, он с радостью спустился вниз, чтобы выспаться.

Позднее капитан растолкал его, поклонился и знаками показал, что Блэксорну следует приготовиться идти с Хиро-Мацу, как только они причалят.

— Вакаримас ка, Анджин-сан?

— Хай.

Моряк ушел. Блэксорн снова растянулся на койке, чувствуя боль во всем теле, потом заметил, что Родригес следит за ним.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, англичанин. Учитывая, что моя нога в огне, голова разрывается, я хочу в сортир, а язык как будто в бочке со свиным дерьмом.

Блэксорн дал ему ночной горшок, потом опорожнил его в иллюминатор и налил кружку грога.

— Ты становишься медицинской сиделкой, англичанин. Это твоя нечистая совесть.

Родригес засмеялся, и было приятно снова услышать его смех. Его взгляд упал на бортовой журнал, который лежал открытым на столе, и к его ящику для карт. Он увидел, что тот открыт.

— Я давал тебе ключ?

— Нет. Я обыскал тебя. Мне нужен был настоящий журнал. Я сказал тебе, когда ты проснулся в первую ночь.

— Это прекрасно. Я не помню, но это честно. Слушай, англичанин, спроси любого иезуита, где в Осаке Васко Родригес, и они проведут тебя ко мне. Приходи навестить меня — тогда ты сможешь скопировать мой журнал, если захочешь.

— Спасибо. Я уже скопировал один. По крайней мере, я скопировал, что мог, и очень внимательно прочитал остальные.

— Твою мать! — сказал Родригес по-испански.

— И твою.

Родригес снова вернулся к португальскому.

— Разговор на испанском вызывает у меня рвоту, хотя на этом языке можно ругаться лучше, чем на каком-либо другом. Там, в моем ящике для карт, есть пакет. Дай его мне, пожалуйста.

— Тот, с иезуитскими печатями?

— Да.

Он дал его Родригесу. Тот изучил пакет, прощупал пальцами нетронутые печати, потом, видимо, передумал и положил пакет на грубое одеяло, под которым он лежал, опять откинув голову на подушку.

— Эх, англичанин, жизнь такая странная.

— Почему?

— Если я жив, по милости божьей, то благодаря еретику и японцам. Пошли сюда этого землееда, чтобы я мог поблагодарить его, а?

— Сейчас?

— Попозже.

— Хорошо.

— Эта ваша эскадра, та, которая напала на Манилу, та, о которой вы рассказали святому отцу, — это правда, англичанин?

— Эскадра наших военных кораблей разбила войска вашей империи в Азии, ты об этом?

— Там эскадра?

— Конечно.