Сеятель бурь

В Европе всерьез поговаривали, что матерью базилевса Александра была не просто рабыня, а туземная колдунья, что он заговорен от любого оружия, что, вызванный из адской бездны, в него вселился дух покорителя мира – великогоязыческого царя Македонии. Десятки раз под ним убивали коня, пули сбивали с его головы треуголку и дырявили плащ, но он сам оставался цел. В последней битве уланская пика сорвала с плеча базилевса эполет, когда он вел в бой свою гвардию, чтобы сокрушить упирающийся правый фланг Багратиона, но и она даже не оцарапала повелителя французов.

Был еще один миф. Он гласил, что, ведомый неистовым духом Александра Македонского, базилевс непобедим. С этим мифом было покончено в долине невзрачной речушки Гольдбах. Конечно, вынужденное отступление боевых порядков Дюма трудно было назвать разгромом, но поле осталось за союзниками. Как стало нам известно чуть позже, узнав о праздничной вечеринке в Сокольницком замке, Дюма рвался в бой, желая под утро навестить чересчур опьяненных победой врагов. Маршалы наперебой твердили ему об усталости войск, отсутствии свежих резервов, необходимости переформировать дивизии и полки, скудном запасе пороха, пуль, зарядов для артиллерии… Он рычал, точно дикий зверь, топал ногами, рвал в клочья вызолоченный мундир, но потупившие взгляд генералы и маршалы были непреклонны – армии был нужен отдых.

Утомленные многими часами кровопролитного сражения войска отступали в хорошо укрепленный Бриен, где теперь должна была располагаться ставка повелителя французов. Именно туда и прибыл гонец из штаба союзников, предлагающий непобежденному Александру Дюма перемирие. Воодушевленные тем, что отныне в официальных реляциях именовалось «великой победой при Сокольнице», австрийцы и россияне всерьез собрались было преследовать отступившего неприятеля, но трезвый подсчет сил и резонные доводы влиятельного фаворита российского императора отвратили союзников от этой пагубной мысли. «Военная фортуна, – как заявил великому князю и австрийскому императору непреклонный корсиканец, – как и всякая женщина, благоволит дерзким, но не выносит дураков».

Мне не довелось видеть этой сцены, но оснований не верить князю Четвертинскому, слышавшему рассказ об этом казусе от Багратиона, лично на данном военном совете присутствовавшего, у меня не было. Гонец из Сокольница прибыл к Дюма в самый подходящий момент. Двойственная нормандско-африканская натура базилевса как раз дала сильный перекос в сторону его материнских корней, и переживая, должно быть, первую в жизни неудачу, Александр впал во флегматичную задумчивость и созерцание духов. Скорее всего именно они и подсказали грозному покорителю Европы согласиться на предложение своих венценосных противников.

Спустя три дня перемирие было подписано, мирные же переговоры должны были начаться в Вене в канун Рождества.

Видит Бог, как мне не хотелось возвращаться в столицу Австрии. Я уже видел себя разгуливающим по берегам Невы, вероятно, куда более обустроенным теперь, чем в разгар золотого века Екатерины, когда мне довелось побывать там в первый раз. Пожалуй, на взыскательный лондонский вкус град Святого Петра был воплощением истинно варварской роскоши, и поговаривали, что древняя столица еще пышнее, чем ее северная, овеваемая всеми морскими ветрами сестра. Но это яркоцветие в сочетании с российским хлебосольством радовали меня, воскрешая в памяти воспоминания о первой «самостоятельной» командировке в «сопределы». Здесь же, в Вене, элегантной и вычурно прекрасной, меня ждали лишь те, с кем я вовсе не горел желанием встретиться.

Первый досадный визит не заставил себя долго ждать. Господин Протвиц явился в особняк Турнов в сопровождении пары жандармов, захваченных, должно быть, для пущей уверенности.

– Граф, я желаю задать вам несколько вопросов, – содрогаясь от собственной наглости, заявил таксоид.

– Задавайте уж, коли пришли, – скривил губы я, досадуя, что ранний визит ищейки может вызвать нежелательные вопросы у генерала Бонапарта и князя Бориса Антоновича, квартировавших в моем особняке. Я также приглашал и Багратионов, но те сочли удобным занять опустевшие апартаменты Екатерины Павловны Багратион, оплаченные до конца года. У Конрада же и вовсе оказалось здесь то ли родство, то ли зазноба, и он лишь изредка заскакивал пропустить глоток «рейнвейна».

– У меня есть сведения, что вы мошенническим образом завладели деньгами барона фон Дрейнгофа, и я желал бы знать…

Я резко поднялся с места и навис над вжавшимся в кресло Протвицем:

– Что вы изволили сказать?! Мерзкий ублюдок! Да как вы посмели только помыслить себе такое?!

– Я на службе! – выкрикнул полицейский.

– Я, между прочим, тоже!

– Знаете ли вы, – затараторил сыщик, – что-либо о так называемом «чудесном аппарате графа Сен-Жермена», который извлекает звонкую монету из неоплатных векселей?

– Извлекал, – поморщился я, нервно расхаживая по кабинету. – Сей замечательный агрегат, увы, был разрушен в момент нападения разбойников на наш обоз близ Вены. Да вы сами были тому свидетелем!