Сейчас вылетит птичка!

Затем пришла очередь мэра и начальника полиции, а после них — очередь Эда Луби, капитана Луби и громилы-телохранителя. Все трое вошли в операционную плечом к плечу. Они и пикнуть не успели, как их разоружили и надели наручники.

— Какого черта?! Что вы себе позволяете?! — взревел Эд Луби.

— Все кончено. Вот и все, — заявил доктор Митчелл. — Мы подумали, что вам пора об этом узнать.

— Эллиоту пришел конец? — спросил Эд Луби.

— Это вам пришел конец, мистер Луби, — ответил доктор Митчелл.

Эд Луби напыжился — и мгновенно сдулся от оглушительного грохота: выстрел в ведро, наполненное ватой, был произведен из пистолета тридцать восьмого калибра, изъятого у телохранителя Луби.

Луби растерянно смотрел, как эксперт достал пулю из ведра и подошел к столу, где стояли два микроскопа.

— Погодите минутку… — просипел Эд Луби — на большее его не хватило.

— Чего у нас хватает, так это времени, — сказал доктор Митчелл. — Никто никуда не торопится — если, конечно, вы, ваш брат или ваш телохранитель не спешите на какую-нибудь другую встречу.

— Вы вообще кто такие? — злобно спросил Эд Луби.

— Через минуту вы это узнаете, — пообещал доктор Митчелл. — А пока, я думаю, вам следует знать, что все присутствующие пришли к единому мнению: вам крышка.

— Да ну? — усмехнулся Луби. — Знаете, в этом городе у меня полно друзей.

— Джентльмены, пора снять маски, — сказал доктор Митчелл.

Все сняли маски.

Эд Луби увидел, что его дело совсем плохо.

Эксперт, сидевший за микроскопом, нарушил молчание.

— Они совпадают, — сказал он. — Отметины на пулях совпадают. Обе пули были выпущены из одного пистолета.

На мгновение Харви прорвался сквозь стеклянные стены забытья. От кафельных плиток операционной отразилось эхо — Харви Эллиот хохотал во все горло.

Харви Эллиот задремал, и его отвезли в отдельную палату отсыпаться после укола пентотала натрия.

В палате его ждала Клэр.

— Миссис Эллиот, с вашим мужем все в полном порядке, — заверил юный доктор Митчелл, сопровождавший Харви. — Ему просто нужно отдохнуть. Я думаю, вам тоже отдых не помешает.

— Боюсь, что я неделю заснуть не смогу, — пожаловалась Клэр.

— Могу дать вам лекарство, если хотите, — предложил доктор Митчелл.

— Может быть, потом, — ответила Клэр. — Попозже.

— К сожалению, нам пришлось обрить вашего мужа наголо, — извинился доктор Митчелл. — На тот момент у нас не было другого выхода.

— Такая сумасшедшая ночь… то есть сумасшедший день, — вздохнула Клэр. — Что произошло?

— Нечто очень важное, — ответил доктор Митчелл. — Благодаря некоторым отважным и честным людям.

— Благодаря вам, вы хотите сказать. Спасибо, — поблагодарила Клэр.

— Вообще-то я имел в виду вашего мужа, — возразил доктор Митчелл. — Что касается меня, то я получил массу удовольствия. Я узнал, как стать свободным и что нужно делать, чтобы оставаться свободным.

— И что же?

— Нужно бороться за справедливость, даже если видишь человека впервые в жизни, — сказал доктор Митчелл.

Харви Эллиоту наконец удалось открыть глаза.

— Клэр… — пробормотал он.

— Милый… — ответила она.

— Я тебя люблю, — сказал Харви.

— И это чистая правда, — заверил доктор Митчелл. — На случай, если вы когда-нибудь в этом сомневались.

ПЕСНЯ ДЛЯ СЕЛЬМЫ [8] Перевод. О. Василенко, 2010

В школе Эла Шрёдера редко называли по имени, для всех он был просто Шрёдер. То есть не совсем просто Шрёдер: его фамилию выговаривали на немецкий лад, как будто он и есть тот знаменитый немец Шрёдер, который давно умер, хотя на самом деле Эл был стопроцентный американец, вскормленный на кукурузных хлопьях, и в свои шестнадцать очень даже жив.

Хельга Гросс, преподаватель немецкого, первой стала произносить его фамилию с немецким акцентом, и остальные учителя тут же поняли, что так и должно быть: это сразу выделяло Шрёдера среди остальных и напоминало, что он требует особого отношения. Для блага Шрёдера причина такого особого отношения тщательно скрывалась от всех учеников, включая и его самого.

Он был первым в истории школы настоящим гением. Невероятный IQ Шрёдера, как и IQ всех остальных учеников, хранился в строжайшей тайне: результаты тестов лежали в кабинете директора, в запертом шкафу с личными делами.

По мнению Джорджа М. Гельмгольца, дородного декана кафедры музыки и дирижера школьного оркестра, Шрёдер вполне мог стать столь же знаменитым, как Джон Филип Суза, автор национального марша «Звездно-полосатый навеки». Всего за три месяца Шрёдер научился так играть на кларнете, что стал первым кларнетистом, а к концу года уже освоил все инструменты в оркестре. С тех пор прошло два года, за которые Шрёдер успел написать почти сотню маршей.