Сейф

В кабинете повисла тягостная тишина. Конечно, Виктор знал ответ. Здесь и без звонка к другу было очевидно, что воровал. Но имелось так много поправок, ремарок, примечаний, которые хотелось произнести, чтобы смягчить суровый смысл слова: "Воровство". По мнению Вити Шустрого, он не воровал, а подворовывал, да и то это не совсем удачное слово. Не подворовывал, а подзарабатывал. Так, наверное, оно точнее. Или еще лучше – дополучал. Вот именно – дополучал за тягостный труд на благо родины. И ,подумав так, Виктор Павлович набрался решимости, и твердо безоговорочно заявил:

– Нет!

При этом он применил один старый и проверенный способ лжи, которому его обучил более опытный чиновник – "Уверовал в собственные слова так будто бы это истина, сродни существованию Бога, не требующая никаких логических доказательств для того, чтобы в нее уверовать". Вот почему "нет" прозвучало так ультимативно и уверенно. Нет, и все тут. Бейте, пытайте, и все равно будет: "Нет!".

Сейф не растерялся и Виктор Павлович понял, что организация, к которой он принадлежит, действительно могущественная, состоящая, по всей видимости, из специалистов высшего уровня, потому что в следующее же мгновение, произошло невероятное. В несколько ловких движений, сейф привязал Виктора Павловича к стулу веревкой, вставил ему кляп в рот и, схватив правую руку, вогнал иголку под ноготь указательного пальца. Описать эту боль не смог бы и сам основатель сентиментализма Державин. Казалось, что всю руку целиком бросили в раскаленную доменную печь. Виктор Павлович хотел кричать, но сейф для пущей надежности, прижал кляп ко рту покрепче, и Виктор Павлович смог издать только писк, как посаженный на нож поросенок. Все это случилось как по взмаху волшебной палочки даже не за секунду, а за доли секунд. Казалось, он не успел даже до конца произнести букву "т", как игла проникла под кожу, царапая ноготь с обратной стороны.

– Будем еще играть в детектор лжи или обойдемся без него?

Виктор Павлович утвердительно кивнул, обливаясь потом и теперь уже и кровью, брызнувшей тонкой струйкой прямо на дорогой ковер следом за вытащенной иглой. Несмотря на происходящий ужас, Виктор Павлович успел подумать о том, во сколько обойдется его химчистка.

И снова он сидел в своем кресле, без веревок, свободный двигаться, как угодно. Но не испытывал от того никакого счастья. Сейф свесил ноги на край стола и беззаботно болтал ими в воздухе.

– Неужели еще не понятно, что со мной шутки плохи. Шутить умею только я. Понятно тебе тварь?

Виктор Павлович молчал, тяжело дыша и приходя в себя после испытанной боли. Им было принято безоговорочное решение – говорить только правду и ничего кроме правды, поскольку ложь строго наказывалась.

– Воруешь? – снова спросил сейф, и Виктор Павлович, недолго думая, ответил:

– Да.

– Рад, что мы нашли общий язык, – хмыкнул сейф, – а теперь слушай сюда, тварь, по нашим подсчетам ты своровал шестьсот шестьдесят шесть миллионов шестьсот шестьдесят тысяч рублей и шестьдесят шесть копеек.

Виктор Павлович поперхнулся и хотел возразить – ведь таких денег он точно не получал ни в виде взяток, ни в виде подарков, значит сейф ошибся, значит сейф врет. Но неприятный собеседник поднес палец к губам:

– Молчи, тварь, я не договорил. Сия цифра получилась из сложенной мною суммы полученной тобой мзды, а также прибыли, которую ты получаешь с предприятий и недвижимости, купленной на краденые деньги. Из этих денег я, кстати, вычел всю твою зарплату и премии, положенные за годы службы – десять миллионов двадцать две тысячи и три копейки. Ровно во столько оценен твой труд по официальным данным. А теперь поговорим о том, как все это вернуть.

Виктор Павлович молчал, грузный и надувшийся до красноты. Сам он подсчеты своих денег не вел по причине суеверности – считал, что подсчеты отпугивают удачу. Ему было достаточно знать, что он в любой момент может распоряжаться суммами достаточными для свершения задуманных планов или покупки любой вещи. Озвученные сейфом цифры заставили Виктор Павловича не без удовольствия подумать о том, насколько состоявшимся человеком он был. Ведь за свою жизнь он заработал, да, именно по его собственному мнению заработал, в сотни раз больше чем любой другой. И он счастлив, что никогда не считал деньги, никогда не собирал копейки по полу квартиры, и не ломал голову о том, на что жить завтра. Он так же с удовольствием подумал о том, что его две дочки остались обеспеченными на всю жизнь и одной из них не придется работать в гнусном офисе какой-нибудь секретаршей вроде Светы. И эта мысль преисполняла его чувством собственного достоинства, ведь он отец с большой буквы, а не какой-то ублюдок, который наделал детей, и не дал им больше ничего, кроме биологической жизни. А как же жизнь социальная? Как же ощущение свободы и защищенности? Многие ли из живущих могут похвастаться, что с этим у них все хорошо.