Секлетея

– Пусть будет коммуниста, – сказала Мария Ивановна и принялась старательно выводить имя девочки в актовой записи о рождении. Когда счастливые родители подписали и эту актовую запись, Мария Ивановна каллиграфическим почерком уставного славянского письма11 заполнила свидетельство о рождении Красицкой Секлетеи Владимировны.

– Ну, такое событие нужно отметить, – сказала Мария Ивановна и достала бутылку советского шампанского, которую уже давно хранила для особого случая.

Владимир так элегантно с легким хлопком откупорил бутылку и разлил шампанское по хрустальным бокалам, что комсомолка уже решила на стройку не ехать.

– Я теперь замужем и у нас ребенок. Не поеду никуда, – прошептала комсомолка и маленькими глотками осушила бокал.

Владимир все время держал девочку на руках: она устала и уснула, и он боялся тревожить ее.

– Ну куда же вы пойдете с такою крохой? – спросила Мария Ивановна. – Может быть, ко мне?

Мария Ивановна жила в крошечном доме на окраине поселка совсем одна. Ее муж построил эту избу с одной комнатой и печкой посередине еще перед войной, а потом умер от пневмонии. Мария Ивановна с тех пор жила одна и думала: как хорошо бы ей тоже умереть. Но все жила и жила, а потом полюбила поселок, великую реку и протоки, высокие кедры и даже полюбила свою работу, где составляла важные документы редким каллиграфическим почерком.

– Спасибо, Мария Ивановна, – сказал Владимир и так нежно взглянул на Марию Ивановну, что комсомолка стала ревновать. – Моя жена завтра утром уезжает: ее назначили руководителем на Среднесибирскую железнодорожную магистраль, и ее ждет большое будущее. Пойдемте, я оставлю у вас мою дочь. Сегодня такой счастливый день, я хочу гулять с моей женой всю ночь и провожу ее до баржи. Баржа идет в пять утра, осталось немного времени.

И он налил им еще по бокалу шампанского, а Мария Ивановна принесла шоколадные конфеты.

Когда Владимир и комсомолка вышли от Марии Ивановны, было уже два часа ночи – северной белой летней ночи и из великой реки уже поднималось солнце. Они прошли поселок и вышли на пристань.

– Может быть, ты хочешь поспать? – спросил Владимир, глядя на нее восторженно искрящимися глазами.

– Да, немного, – сказала комсомолка и уснула на деревянной убогой лавке. Владимир взял ее паспорт и аккуратно вырвал страницу со штампом.

В 5 часов на горизонте показалась баржа, заслоняя черным дымом солнце и великую реку. Владимир легко потряс комсомолку за плечо: «Пора, моя дорогая. Вот и баржа». Он очень нежно поцеловал ее; она, счастливая, села на баржу и долго махала ему платком. Потом комсомолка вздохнула и подумала: «Какой красивый был день, но меня ждут великие дела на Среднесибирской железнодорожной магистрали, и мое имя впишут в золотую летопись строителей коммунизма».

1967 год, Ханты-Мансийск

Из раннего детства Секлетея помнила маленькую комнату с обмазанной глиной печью и мутное окно, в которое редко проникал свет. Рядом с печкой стояла ее кроватка, с другой стороны – отцовский диван, а напротив – сколоченный из досок стол с небольшим шкафом, в котором хранились продукты и нехитрая кухонная утварь. Самыми диковинными были плетеное кресло, сундук и старинная резная этажерка, которая вся была уставлена научными и художественными книгами. Вечером при свете керосиновой лампы этажерка напоминала двух лебедей, хлопающих большими белыми крыльями, а сундук – крошечный утес посреди моря.

Секлетея ждала вечера и представляла, как лебеди долетели до утеса и стали прекрасными принцами. Она засыпала под треск горящих в печи дров, но к утру печь остывала и в комнате становилось холодно и темно. Секлетея не любила утро еще и потому, что отец уходил на работу и на какое-то время она оставалась одна. Потом приходила хантыйка Эви, которая служила в отцовской больнице нянечкой. Она растапливала печь, готовила завтрак, одевала Секлетею в меховой мешок из оленьей шкуры, сажала на санки, и они ехали к роднику за водой. Когда в морозные дни родник замерзал, Секлетея сидела в мешке на санях, а Эви собирала в ведро пушистый и сухой снег, который они потом топили на раскаленной печке. Темнело быстро, Секлетея доедала оставшуюся от завтрака кашу и начинала ждать отца. Между тем Эви готовила обед и купала Секлетею в алюминиевом корыте.