Секрет_долголетия

По правде говоря, Шмая и сам не знал, что означает это слово. Однако признаться в этом ни за что не хотел. Он сдвинул картуз на затылок, потер лоб, будто припоминая что-то. Но, как на грех, в голову не приходило ничего, что помогло бы растолковать людям это непонятное слово.

— Ну, Шмая, скажи наконец что-нибудь, не выматывай душу!

— Стратегия? — переспросил он. — Как же вам это объяснить?.. Стратегия — вещь очень деликатная… Стратегия, насколько я понимаю, это сила и мудрость страны. А коли так, то клянусь вам, что Гитлер и вся его банда плохо кончат… Попомните мои слова! Это уже такой закон: все, кто нападал на нашу страну, плохо кончали. А чем этот душегуб лучше других?

Старый кузнец кивнул головой:

— Честное слово, Шмая-разбойник прав! Уж если, напав на старую Россию, все враги себе голову тут ломали, то какая же гибель ждет этого злодея в Советском государстве!..

— Золотые слова! — оживился Шмая, радуясь тому, что старик помог ему выйти из неловкого положения.

Хотя бабы, выслушав ответы кровельщика и кузнеца Кивы, молчали, но, должно быть, только из вежливости. Не хотелось смущать их. В душе они считали, что ответ не точен и надо будет еще к этому вопросу вернуться.

На следующий вечер, когда Шмая ушел к Овруцкому — надо же было старым друзьям поговорить о текущих делах артели, — у него в доме собралось много соседок. Долго сидели они здесь, болтая о том, о сем. Хозяйка поставила на стол сулею доброго вина, угостила всех, и бабы, охмелев, вдруг то и дело стали вспоминать неизвестную им «стратегию». Пристало к ним это словечко, хоть никто и не знал, что оно означает. И тогда жена кузнеца Кивы, высокая, худая, очень словоохотливая Марьям, заявила, что никакая стратегия ей не нужна. Она, мол, умеет хорошо гадать и сейчас в точности ответит на вопрос, чем закончится эта война…

Не прошло и десяти минут, как она притащила из дому большую клетку и пустила в нее огромного, могучего красавца петуха. Он расхаживал по клетке гордо и важно, с удивлением глядя на повеселевших, раскрасневшихся женщин, мирно поклевывал зерно. Потом в эту клетку бросили несколько маленьких карликовых петушков. Они сразу кинулись на могучего петуха, а он, бедняга, от неожиданности забился в угол. Петушки, воспользовавшись этим, изрядно пощипали его. Однако это избиение длилось недолго. Петух опомнился, пришел в себя, расправил крылья и как стал бить петушков, только перья полетели. Наконец огромный петух начал топтать мелюзгу. Бабы и не успели выхватить из клетки заносчивых петушков, которые нашли здесь свой бесславный конец…

— Вот так будет с Гитлером и его союзничками. Это уж наверняка! — воскликнула жена кузнеца.

Женщины от души смеялись и радовались, выпили по этому поводу еще вина и пустились в пляс. Со всех сторон сбежались сюда люди, спрашивая, что случилось, что за веселье. А жена кузнеца Марьям гордо объясняла:

— Такая уж у нас стратегия!..

Время летело, казалось, очень быстро. Однако ничего утешительного оно не приносило. Известия приходили самые мрачные, и всем уже ясно было, что недалек тот день, когда придется подняться с места со всем хозяйством, с отарой, стадом и двинуться в глубь страны.

Ждали из района распоряжений, готовились к эвакуации (это мудреное слово все уже знали), но все же надеялись, что до этого дело не дойдет.

Все больше людей уходило в военкомат, а оттуда — в армию. Шмая еще раз ходил вместе с ними, но неудачно. Его возвратили домой, напоминая, что когда нужен будет, его позовут… пока пусть работает на своем месте в артели, и так уже там осталось мало мужчин…

С начала войны не было весточек от сына-пограничника, и Шмая бродил по колонии мрачный, как туча. Неужели погиб Сашка? И он даже не сможет узнать, что с ним было, как он там сражался на своей заставе. Где его жена, ребенок? Несколько писем пришло от сыновей, от Мишки, но потом и ребята замолкли. Слезы не высыхали на глазах у Рейзл. Трое сыновей, и ни один не пишет, не дает знать о себе… Сердце у Шмаи разрывалось, когда он смотрел на убитую горем жену.

Работа не клеилась. За что бы он ни брался, все валилось из рук. На месте тоже не сиделось. То он пропадал у Овруцкого, в конторе или дома, то уходил к своему другу Даниле Лукачу, на ту сторону Ингульца, в соседнюю, украинскую артель. Сидели, курили, разговаривали, стараясь понять, что же происходит на фронте. Оля смотрела на отца Мишки с уважением. Ей очень хотелось узнать, есть ли от сына письма, но она не решалась заговорить об этом. Девчонка похудела, сильно осунулась, и никто, должно быть, кроме Шмаи, не знал причины этого.

Данило Лукач, человек спокойный, немногословный, в последние дни совсем растерялся. Его сын тоже ушел в первые дни войны на фронт, и скоро пришло извещение: «Погиб смертью храбрых…» После этого Марина, жена, стала совсем плоха, плачет дни и ночи — глаза уже выплакала, — вот и делай что хочешь…

Да, всем достается… И что ты скажешь другу в утешение? В таких случаях лучше всего молчать. И Шмая, немного посидев у Данилы, молча пожимал другу руку и снова где-то без толку бродил.