Секрет_долголетия

Долго пришлось нашему разбойнику шагать и колесить на попутных машинах и подводах по незнакомым дорогам, пробиваясь к своей части.

Дело усложнялось тем, что на каждом шагу его останавливали патрули, допытываясь, куда едет, почему отбился от своих. Вот и приходилось изъясняться. А тут еще раны давали себя знать. Все труднее становилось двигаться, превозмогать ноющую боль.

Но тучи советских бомбардировщиков и штурмовиков, которые шли на Берлин, казалось, придавали ему новые силы. Он смотрел на запад. Там, сквозь облака дыма и пламени, виднелись шпили Берлина.

И хоть наш разбойник никогда не радовался чужому горю, сейчас он от души был доволен, видя, что этот город испытывает на своей шкуре все ужасы войны. Это заслуженное возмездие!..

Весна расстилала по земле зеленый ковер, к только чернеющие на каждом шагу воронки от снарядов и бомб нарушали его красу. Густой черный дым, обволакивающий поля, чем-то напоминал предутренний туман в глубоком ущелье. На деревьях, израненных осколками и пулями, распускались почки. Но небо не было весенним — в нем отражались бушующие над городом пожары.

День уже был на исходе, когда в одном из садов на окраине города под изувеченными деревьями Шмая набрел на второй эшелон своей дивизии.

Его окружили знакомые солдаты, стали расспрашивать, где был и что слышно в тылу. Накормили, поднесли чарку, и старый солдат сразу приободрился, стал шутить и рассказывать о том, как он поссорился с толстушкой медсестрой. Увлекшись своим рассказом, он и не заметил, что люди не смеялись, как обычно, слушая его рассказ, и смотрели на него с участием.

Узнав, какая подвода идет на участок его полка, он примостился на ней, поехал. Ездовой, пожилой, с виду угрюмый солдат, стал его осторожно уговаривать остаться пока во втором эшелоне. Как же он, такой слабый, сразу полезет в самое пекло? Мало ли что может случиться. Немец все время контратакует, возможно, придется даже немного отойти, пока появятся штурмовики. Но Шмая ничего и слышать не хотел: вези, мол, ничего страшного не будет…

И ездовой умолк, с грустью посмотрел на него и закурил трубку.

— Да, зверюга, знает ведь, что уже издыхает, а сопротивляется, — пытался Шмая продолжать разговор. Но ездового уже трудно было расшевелить.

Уже сгустились сумерки, когда они подъехали к узкому переулку, заваленному кирпичом и щебнем. Ездовой ткнул кнутовищем в сторону, где среди развалин виднелись орудия, которые били по высокому, изрешеченному снарядами дому.

Шмая осторожно слез с подводы и оглянулся. Жутко стало безоружному солдату среди развалин. На камнях тут и там валялись трупы в ненавистных серо-зеленых мундирах и черных касках. Улицы были засыпаны кирпичной пылью. Старый солдат старался не смотреть на них.

Но вот он увидел Сидора Дубасова, возившегося возле пушки, и ускорил шаг. Тот посмотрел на него как-то странно, будто даже не узнал. Потом вытер руки о полу куртки, подошел к нему, обнял:

— Вернулся, старина?..

Но тут же отвернулся, пряча от старого друга навернувшиеся на глаза слезы. Шмая хотел расспросить Сидора, но почему-то не отважился. Какой-то странный он сегодня, Дубасов! Столько времени не виделись, а он вроде и говорить не желает…

Но вот гостя уже увидели другие артиллеристы. Неторопливым шагом пошел ему навстречу с распростертыми объятиями Никита Осипов, поздравил его с возвращением, но и он был сегодня не такой, как обычно. Подходили и остальные артиллеристы, пожимали ему руку, но никто не шутил, не смеялся… И сердце подсказало недоброе старому солдату…

Почему ему ничего не говорят? Что скрывают от него?

Шмая просто не мог узнать товарищей. Он понимал, что все они безумно устали, прямо падают с ног. Шутка сказать, все время — беспрерывные бои. Ни сна, ни отдыха. Да какой теперь может быть сон, какой отдых, когда они уже видят перед собой Берлин! Еще немного, и закончится самая тяжелая из всех войн. А это такое счастье для каждого солдата — завершить свой боевой путь у стен этого проклятого города!..

И он никак не мог понять, почему же все тут такие мрачные? Почему они молчат?

А может быть, каждый ждет, чтобы заговорил другой?..

Тяжелое предчувствие мучило Шмаю, и он спросил Осипова:

— Никита, а Никита, чего это все на меня смотрят, будто не узнают?..

Он хотел еще что-то спросить, но издали увидел Борисюка, который спешил сюда, перебираясь через развалины.

Командир дивизиона уже не был похож на того юнца, с которым Шмая встретился на берегу Волги в ту знаменательную зиму. Он возмужал, окреп, в каждом его движении чувствовался бывалый воин. И усы, отрощенные для солидности, придавали его мальчишескому лицу важность боевого командира.

— Ты смотри, нашел нас! — просияло на мгновение лицо Ивана Борисюка. Он подбежал к Шмае, обнял его, поцеловал в колючую щеку. — Верно, сбежал из госпиталя?.. Я сразу понял… Но на что это похоже?

— А ты думал, что я в такое время буду сидеть там и глотать таблетки? Уж после долечусь…