Секрет_долголетия

С горы спускалось к дороге все больше людей, но со стороны синагоги еще доносились возгласы и громкие молитвы.

Старый, добрый лес принял их в свое лоно.

Здесь не было ветра. И дождь, казалось, утих. С крон дубов еще не осыпались все листья, и по монотонному шороху можно было догадаться, что еще моросит.

Люди облегченно вздохнули. Стали собирать листья, чтобы прилечь отдохнуть.

Отсюда видна была часть местечка. Огненные языки извивались то тут, то там, и казалось, что все местечко охвачено пламенем. Отчетливее слышался грохот снарядов, но стреляли уже не так часто, как час назад.

Женщины смотрели на пожар и ломали руки, причитая:

— Горе, горе!.. Бездомными остались, нищими…

— За что же ты нас так караешь, боже?

— Какое преступление мы перед тобой совершили?..

Люди ежились, прижимаясь друг к другу, деля одеяла, рядна, подушки и все, что успели с собой захватить.

— А холод какой! Замерзнуть можно…

— Детей жалко… Как дрожат, бедняжки!

— Какой черт затащил нас в этот лес! Ни присесть, ни прилечь…

Шмая-разбойник молчал. Он сгреб ворох листьев, осторожно уложил на них жену, укрыл ее шинелью и опустился на корточки, прислушиваясь к ее частому дыханию.

— Крепись, родненькая моя, прошу тебя, крепись… — шептал он над ее ухом. Но слова его утопали в шуме листвы и громком ропоте окружающих. — Фаня, слышишь, Фаня! Умоляю тебя, крепись, — стал он ее осторожно тормошить. — Крепись, дорогая. Бог даст, переживем и это горе…

В эту минуту до его слуха донеслись громкие крики, возгласы. Со стороны пылающего городка к лесу бежала новая толпа людей. Они со слезами на глазах, все наперебой стали рассказывать, как снаряд угодил в здание синагоги…

— Вся молельня горит… Живые люди горят!..

— Поджечь молельню! Святой дом… А там столько народу собралось! Думали найти спасение, а нашли смерть… — не переставая рыдал старик в изодранном талесе [3] . — За что мы так сурово наказаны? Или наш глас к тебе не доходит, о боже?

Он нащупал талес, сорвал его с плеч и швырнул в сторону:

— Если глас мой до тебя не доходит, не жди от меня молитв!.. Не жди!..

Окружающие плакали, испуганно глядя на старика, который от ужаса, видно, сошел с ума.

— Говорил ведь Шмая, что нельзя там оставаться!.. Надо было послушаться, и не было бы столько жертв… Умники, смеялись над разбойником, а он был прав!.. — сказала высокая худощавая женщина.

— Да, кто упрямился, тот навсегда остался под развалинами…

— Сколько людей погибло… И за что?

Со стороны горящего местечка прибыло еще несколько человек, и каждый рассказывал, что он видел. Рассказы становились все страшнее, и Шмая пытался прекратить их. И без того люди страдают, сходят с ума. Нечего, мол, сыпать соль на свежие раны…

Дети плакали, и, глядя на них, рыдали матери, не зная, как уберечь ребят от холода и сырости.

Шмая-разбойник поднялся с земли, расправил плечи, окинул тоскливым взглядом шумных соседей, сел на пень и поставил винтовку между колен, как это, бывало, делал на фронте в минуты затишья. Он сидел, глядя на больную жену. Ее знобило, и ей уже не могли помочь все лохмотья, которые на нее набросали. Если б он мог закурить, затянуться терпким дымом махорки, кажется, легче стало бы на душе! Но огня нельзя было зажигать.

Старик, сбросивший талес, никак не мог успокоиться и все причитал:

— Петлюра, да будет проклято имя твое и всех твоих головорезов! Лютая смерть на твою голову и на голову всех твоих извергов! Чтоб от вас всех следа не осталось… Чтоб вас земля не приняла в свое лоно и чтоб собаки ваши кости растащили по оврагам и долинам.

Но на него уже никто не обращал внимания.

— Что же с нами дальше будет? — тихо спросил кто-то. — Убежали из дому в чем мать родила…

— Дети мучаются, мерзнут…

— Ничего, лишь бы живы остались!..

— Чем так жить, лучше уж погибнуть!..

— Зачем роптать, люди? Разве тем, кто остался под развалинами, лучше, чем нам?..

— Кто знает… Может быть, и лучше…

— Хватит языком трепать!

— Тише там! Нашли время для споров…

— Кажется, кто-то сюда едет… Слышите стук колес?

— Кто б это мог быть? Не бандиты ли?..

Люди смолкли. Сбившись в кучу, всматривались в густую темень, рассеиваемую багровыми облаками, плывшими по небу.

Теперь уже отчетливо слышен был скрип подводы, глухое покашливание, напоминавшее рыдание. Казалось, кто-то шел за покойником.

Спустя несколько минут в лес въехала колымага Хацкеля. Лошаденка еле переставляла ноги, фыркала, то и дело останавливалась в ожидании ударов кнута. В колымаге сидело несколько женщин с детьми и два старика, которых балагула подобрал по дороге, — впервые в жизни он подвозил пассажиров, не требуя платы…

Хацкель вытер рукавом мокрое лицо и, озабочено качая головой, сказал:

— Ну вот и приехали!.. Здравствуйте, соседи!.. Прибыли на дачу… Погибель на наших врагов!..

Люди молчали. Снова разгулялся ветер, с деревьев посыпалась мокрая листва. Беженцы смотрели на прибывших, не зная, что им сказать.

— Хацкель, дорогой, — отозвалась из темноты какая-то женщина. — А где же твоя жена, Лия? Почему ты ее сюда не привез?

Хацкель удрученно махнул рукой, будто разрубил что-то тяжелое: