Секрет_долголетия

— Дальше известно… — продолжал Шмая. — Вокруг ад кромешный, голову нельзя поднять. Да что тебе рассказывать! Сам небось был в том аду и хорошо все знаешь… Я прижался к застывшему телу Корсунского, и кажется мне, что в тот вечер тело друга спасло меня от пуль… Я лежал так, пока стемнело и немного затихло. Тогда я дал себе слово: если выберусь живой из этого переплета, непременно разыщу жену и детей Иосифа Корсунского, помогу им, чем смогу. Я снял с его шеи медальон, в котором должна была лежать его солдатская грамота: где жил, кто у него есть из родных, как их зовут. Но ничего этого я там не нашел. Развернул узелок. В нем была вот эта фотографическая карточка и несколько писем от жены. Да за время походов все стерлось, вымокло под дождем, и адреса я разобрать не смог. Точного адреса и у ротного писаря не нашел. Вот и все, что осталось после моего фронтового друга: фотография жены, несколько листочков писем, заржавевший медальон — солдатская грамота на тот свет…

С тех пор и бродит со мной по белу свету карточка незнакомой женщины… Клятву, которую я дал себе в тот страшный вечер, я не забыл. Но как ее выполнить? Удастся ли сдержать слово, когда такие дела пошли на божьем свете…

Шмая не заметил, как наступил рассвет. Хацкель подошел к печурке, растопил ее, бросил в огонь несколько картофелин, разломил оставшуюся краюху хлеба на две части, раскусил пополам единственную луковицу и протянул половину приятелю:

— Эх, дорогой мой Шмая-разбойник, ничего не поделаешь. Это и есть жизнь… — задумчиво сказал Хацкель. — Тяжело, конечно, но если мы примем к сердцу, взвалим на свои плечи горе всего мира, нас, ей-богу, не хватит…

Горькая улыбка промелькнула на губах Шмаи:

— Не подымешь, брат, эту тяжесть!.. Но живые должны взять на себя заботу о несчастных вдовах и сиротах. Ведь то, что случилось с Корсунским, могло случиться и со мной и с тобой… Тот осколок, который лишил его жизни, не долетел до меня всего на каких-нибудь полвершка…

— Все это хорошо, — перебил его Хацкель, — но первым делом давай перекусим, чем бог послал. Как это там говорится в священном писании: «Перед трапезой не лезет в голову никакая молитва…»?

Перекусив, Шмая накинул на плечи свою старую дырявую шинель, нахлобучил на голову солдатскую фуражку с не снятой кокардой, взял на плечи мешок и испытующе взглянул на приятеля, который собирался в путь явно без всякой охоты.

— Что-то больно долго, Хацкель, собираешься, словно барыня на роды… Давай скорее! Доброе дело всегда надо начинать спозаранку, — нетерпеливо бросил ему Шмая.

— Не торопись… Никуда мы не опоздаем… — недовольно пробурчал Хацкель. — Никто нас в шею не гонит, и никто нас нигде не ждет…

Он медленно, лениво натягивал на себя свой изодранный полушубок.

— Не яблоко съесть… В далекий путь собрались. И в страшное время. А ты не даешь даже подумать…

— А что тут думать? — спросил Шмая. — Мозги уже высохли от всяких дум. Перед нами весь мир настежь открыт…

— Плюет на нас этот мир с высокой колокольни!

— Ты, Хацкель, так про мир не болтай!.. Грех так говорить!

— Какой там грех! — огрызнулся балагула. — Чего стоит такой мир, где потомственный балагула должен топать пешком, а замечательный кровельщик сидеть без работы, глядя на покореженные крыши, как кошка на сметану, не иметь крыши над головой!..

— Ничего! Мы пойдем к Советской власти. Судя по тому, что я об этой власти слышал, она нам сродни. Ну, брат, пошли! Просидел ты всю жизнь на облучке, теперь попробуй на своих на двоих пройтись. Другие времена настали!

Выбравшись на околицу, безлюдную и пустынную, путники остановились. Дорогу им перебежала одичавшая кошка.

Хацкель покачал головой. Видно, нужно возвращаться назад. Плохая это примета…

Но Шмая-разбойник только весело махнул рукой:

— Чепуха, брат! Бабьи страхи! Сколько лютых псов нападало на нас, и они не смогли нас остановить, так теперь нас остановит какая-то паршивая кошка? Ну-ка, человек добрый, как ты это, бывало, своим лошадкам кричал, когда в гору они тащились: «Гайда, погибель на врагов наших! Пошли, мальчики, веселее!» Так, кажется?

Балагула ничего не ответил и, недовольный, сердитый, поплелся вслед за товарищем.

Они шли мимо дубового леса, то и дело оглядываясь на опустевшее местечко, до боли родное и любимое, где сейчас, кроме родных могил, ничего уже у них не осталось. Здесь прошли их лучшие годы. Но здесь и хлебнули они столько горя, что его хватило бы на три жизни…

Дорога вела в Петривку, в село, что лежало на полпути к железнодорожной станции. Шмая решил зайти к Михайлу Шевчуку и к Ковалихе попрощаться. Он не знал, успеет ли починить им крышу, но считал, что должен сказать на прощанье несколько хороших слов. Добрые люди, они пришли на помощь погорельцам в самые трудные минуты. Этого нельзя забыть. Надо повидаться, проститься со старыми друзьями. Кто знает, доведется ли свидеться с ними когда-нибудь.

 

Глава девятая

 

БЕЗ РУЛЯ И БЕЗ ВЕТРИЛ