Секрет государственной важности

— Кто вы такой? — спросил лейтенант.

— Скромный служитель всевышнего, подданный Соединенных Штатов, Фостер, господин лейтенант.

— Я не совсем вас понял; как это — нет капитана?

— Вы меня поняли правильно, дорогой лейтенант. — Американца качнуло к поручням. — Капитан, солдаты и все вообще — в бухте Безымянной. Эти молодые люди захватили пароход и увели его из бухты. Капитан очень приличный человек, превосходно говорит по-английски. Поручик Сыротестов тоже очень приятный человек. Мадам Веретягина весьма приятная дама… О-ла-ла! Не выпить ли нам, господин лейтенант?

Федя лишь присвистнул мысленно: «Вот каков твой нейтралитет, божий ты сын… И речи твои уж очень складны, может, ты не столько пьян, сколько притворяешься?»

Ломов и Никитин побледнели и как-то сразу осунулись. Великанов даже сейчас не во всю меру осознал опасность. «Неужели все пропало? Нет, не может быть! Однако офицер теперь явно не отступится. Их пятеро, и у них оружие! А у нас? — Федя подумал о винтовке, забытой в твиндеке. — Нет, все напрасно. Открытое сопротивление бесполезно, надо действовать как-то иначе».

— Простите, мистер Фостер, — снова заговорил лейтенант. — То, что вы сказали, очень важно, я должен немедленно сообщить командиру… — Офицерик засуетился. — Потапенко, вызывайте корабль!

Пожилой матрос вынул из-за голенища флажки. Лейтенант написал ему несколько слов на листке блокнота.

Замелькали флажки в руках сигнальщика.

— Господин лейтенант, — продолжал американец, — вы видите перед собой совсем не помощника капитана, а только «бой», лакей. Этот молодой человек, — Фостер пьяно засмеялся, — убирал каюты и мыл посуду… Я имею основания думать, что молодые люди подосланы партизанами… У меня есть хорошее шотландское виски, лейтенант.

Молодой офицерик явно нервничал. Захват корабля, партизаны. Ему они еще не встречались так близко. Он растерянно смотрел на Федю, то и дело ощупывая кобуру пистолета. Потом заглянул в листок, где сигнальщик корявыми буквами записывал приказание командира.

— Мы возьмем пароход на буксир, — уже увереннее сказал лейтенант американцу, — и вернем его в Безымянную, где, по вашим словам, капитан и команда… Безобразие!.. Мы останемся здесь — я и трое матросов… Медведков, — перегнулся он через планшир, — отведешь шлюпку на корабль. — Понизив голос, лейтенант спросил Фостера: — У них есть оружие?

Помедлив, должно быть вспоминая, проповедник отрицательно покачал головой и уткнулся в свой молитвенник.

Все очень плохо. На борту — вооруженные люди. Со сторожевика глядело жерло пушки и пулеметы. Стиснув зубы, Великанов и Ломов закрепили буксир.

Через полчаса поджарый «Сибиряк», усиленно дымя, тащил безжизненное тело парохода.

Солнце шло к закату. На северо-востоке собирались тучи. Потянул ветер, стало холоднее.

На носу, возле стального буксирного троса, лейтенант поставил своего часового. На руле — Великанов. Ломов тут же, он должен сменять Федю. Выходить из рубки им было стро-жайше запрещено. Второй вооруженный моряк, унтер-офицер, стоял у дверей. Третий сидел в штурманской.

Настроение у Феди — хуже некуда. Кажется, все сложилось так удачно — и вдруг этот проклятый сторожевик…

За увод парохода по головке не погладят. Великанов видел бесцветные от ярости глаза Сыротестова, слышал тонкий, крикливый голос капитана Гроссе. «Где найти спасение? Может быть, броситься, обезоружить часового? А потом? Нет, ничто не поможет. Где Никитин, Таня?» Бешенство перехватило ему дыхание. Странно, но сейчас, несмотря на грозную опасность, Федя совсем не чувствовал страха. Все его существо — мозг, нервы, мышцы — было напряжено. Предстояла борьба за жизнь. Помимо его воли в сопротивление включился древний инстинкт.

— А если пароход брошен командой — разве не мы хозяева? — спросил Ломов. Видно, и его мучили схожие мысли. — Я слышал…

Федя махнул рукой.

— Во-первых, ты, я и Никитин — команда «Синего тюленя», а во-вторых, не все покинули пароход. Этот американец вовсе не сходил с борта. Да и вообще, какие тут правила?

Они задумались, каждый о своем. Великанов вспомнил мать. Как она не хотела, чтобы Федя шел в этот рейс! Как она плакала: чуяло беду материнское сердце. И все же упросила брата, Николая Анисимовича, взять на пароход, не могла отказать сыну. «Ах, мама, мама…»

* * *

На столе в каюте капитана стояла почти пустая бутылка. Проповедник похрапывал, привалившись к мягкой спинке дивана.

В кресле с каменным лицом сидела Таня. Она здесь тоже не по своей воле, ей тоже запрещено переступать порог каюты… Да еще этот меркуловец… Он основательно выпил и пытался угощать Таню то виски, то американским шоколадом.

Однако во взгляде девушки молодой лейтенант читал временами нечто такое, что удерживало его от излишней назойливости. Порой Таня незаметно притрагивалась к груди, где у нее был спрятан нож.

Одуряюще пахли из капитанской спальни сухие лекарственные травы.

* * *