Секрет Ярика

Пик пришел огорченный и взволнованный нелепой неудачей. Я не дал ему подойти к месту взлета, усадил, взял к ноге, увел. Понимал, что тут рядом в траве затаились тетеревята, и, бог знает, чем могла окончиться их встреча с Пиком.

Мы перестали ходить в поле, катаемся на лодке, учимся доставать палочку из воды и непременно отдавать ее в руки. Оказался он очень водяным, для него не было вопроса — входить или не входить в воду, он бегал по берегу и, не замечая перехода, плавал так же естественно. Против нашего дома на озере есть остров, что-то заинтересовало там Пика. Он переплыл довольно широкий проток, долго детально обследовал остров и вернулся тем же путем. Один раз мы с женой на лодке, отъехав уже далеко от берега, заметили позади черную точку — кто-то плыл. Оказался Пик. Он прибежал на берег, заметил нас и решил присоединиться. Пришлось его за шиворот втащить в лодку, где он благодарно отряхнулся у наших ног.

И вот в этот раз — да, кажется, в этот — мы высадились на остров поискать грибов. Пик носился вокруг нас и… вдруг остановился, прыгнул и замер. Я подошел. В зубах у него было утиное перо. Из зеркальца кряковой, нарядное, отливающее всеми опенками синевы. Выглядело оно красиво и, думается, отлично пахло. Пик сидел недвижно, лицо у него было как у человека, схватившего неопознанный предмет из космоса. Совсем неожиданно стали падать листья, очень немного — все решили: это не осень, просто были жаркие дни. Но почему шуршит трава под ногами, пропали стрижи, покраснела и налилась брусника? Почему притихли крики ребят-купалыциков?

Подходил срок охоты. За лето Пик вырос, превратился в сильную собаку с прямой спинкой, широкой грудью и крепкими лапами. Послушную собаку с большим темпераментом и ярко выраженной охотничьей страстью. Я без конца представлял себе, даже во сне видел, как вылетает из чуть пожелтевшего камыша кряква. Она всплеснула на подъеме, поднялась совсем близко, так, что я хорошо различаю плоский клюв, длинную шею и синее зеркальце. После выстрела она плюхается на воду. Уголком расходится волна от черной головы Пика. Он волнуется, торопится, хватает утку и торжествующе тащит ко мне. Я видел, как на кромке овсяного поля начинает крутить хвостом и подпрыгивать моя собачка, тянет в густой ивовый куст, оттуда с шумом выбирается косач и как синий шар тянет прямо на штык. В конце концов, можно и на болоте попробовать, только держать поближе и заметить, как ведет себя перед дупелем, как показывает.

Я не взял его с собой в день открытия охоты, вообще не брал на охоту. Спокойно снимал со стенки ружье — на это Пик внимания не обращал: не понимал. Закрывая калитку, приказывал: «Дома! Оставайся дома». Труднее было с дичью. Приносил в рюкзаке в кладовку. Он имел дело только с жареными косточками и вряд ли особо отличал от любых других.

Почему я так решил? Почему так поступил, хотя и стыдно было смотреть в честные цыганские глаза? Я приобщил его к природе: полю, лесу, болоту, озеру, к широкому поиску, к блаженной усталости после большого похода. Это вошло в его жизнь накрепко. Когда я заболел, он по утрам не прыгал и не взвизгивал, подходил к кровати, клал голову на крайчик одеяла и выразительно вздыхал.

Что, если бы я подарил ему и охотничье счастье? Азарт осмысленных розысков, выстрелы, погоня, пойманная птица в зубах. Это вторая жизнь для кровной собаки. Но подходит ли она для Пика? Что ждало его в семье, в городском доме? Для тещи ненавистен, для жены безразличен, муж не охотник, и ему некогда, мальчик хороший, ласковый, но он уже поиграл. Что осталось бы у Пика от охоты? Вечная тоска и сны: погоня, подергивание лапами на месте и гнусавое повизгивание.

За ним пришли. Я собрал его в дорогу: ошейник, поводок, намордник. Он не отходил от меня. В дальней комнате я взял его за щеки и поцеловал в белую букву «V» на середине головы. «V» — виктория, победа. Ни у меня, ни у него победы не было. Я стоял на крыльце, его уводили на поводке, он смотрел на меня и шел как бы задом наперед. Он видел, что я печально развел руками. Если бы он был человеком, то пожал бы плечами, и не просто, а с укоризной. Он не знал многого.

Охотничий рог

Он всегда сидел на кровати у стола и внимательно, неотрывно смотрел на печную занавеску. Занавеска не шевелилась, и за ней, на печи, кроме подойника, лучины и стоптанных валенок, ничего не было. Но не все ли равно, на что смотреть, если глаза ничего не видят?

Годы почти не тронули его густых, отливавших цыганской синевой волос, но глубокие складки на лбу и щеках пересекались частой насечкой морщин, а тяжелые, словно уставшие, кисти рук почти всегда лежали на коленях.

Его час приходил под вечер. Изощренным, необыкновенно тонким слухом, раньше всех, улавливал он наши шаги.

— Саша! — говорил он, не шевелясь и не оборачиваясь. — Подогрей самовар, охотники идут.

Мы вваливались в избу с клубами морозного пара, шумные, веселые, холодные. Собаки прорывались в комнаты, постукивая льдинками, пристывшими к лапам.