Секрет индийского медиума

Иван же Несторович на сие бесстыдное действие взирал с видом палача, преспокойно стоя в углу купе и по-прежнему с демонстративным презрением скрестив руки на груди. Его лицо даже торжества не выражало, будто каменный, будто бесчувственный пень. Даже когда Ульяна Владимировна расплакалась и принялась снова его умолять простить, он не отвечал, взял со стола газету и, скрывшись под ней, просто начал читать вслух.

Она — слезливую мольбу, он в ответ — крикливые заголовки да объявления. Ульяна повышала тон, Иноземцев ее перекрикивал.

— Ванечка, ну сжальтесь…

— Специалист по техническим и художественным съемкам на выезд.

— Ну перестаньте, это неприлично!

— Все виды душистого и целебного меда всегда в продаже.

Понимая, что в смирительной рубашке Ульяна выглядит не слишком привлекательно и даже комично, она в конце концов замолчала и, всхлипнув, решила остановиться на роли несчастной пленницы. По прибытии ей предстояло идти в таком виде через весь вокзал. Нужно было собрать все мужество и не потерять лица, напустить на себя как можно больше величественной печали, и отрешенного смирения, и еще чего-нибудь жалостливого и трогательного. Может, кто на станции и сжалится, спросит, кто такая, захочет узнать, за что так скручена, будто злодейка.

Французы — народ любопытный. Конечно же, удастся кого-нибудь разжалобить взглядом и парой слов, сказанных с надрывом, авось помогут или хотя бы начнут интересоваться и незаконный замысел доктора раскроют. В конце концов, можно просто начать кричать.

Но Иноземцев заранее был готов к любым попыткам сопротивления — каким манером, неведомо. Станция городка Буржа оказалась абсолютно пуста! Ни души ни на перроне, ни в зале ожидания, ни у касс — опять же то ли совпадение, то ли грубый расчет.

Неужели Иноземцев знал все заранее, что в такой-то час в расписании нет ни одного отбытия, ни одного прибытия.

А поезд, на котором они только что прибыли? Что же он, его весь целиком выкупил?

Ульяна шла, ведомая санитарами вдоль пустых вагонов, заглядывала в каждое оконце, в каждую дверь, крутила головой направо и налево — но тщетно, ни кондукторов, ни смотрителей, никого. Только доктор да санитары.

За станцией, окруженной лишь зеленью пустынных холмов, их встретил экипаж из замка. Кучер и лакей оказались совершенно бесчувственными чурбанами. На Ульяну, орущую и стонущую, глядели будто сквозь нее, оставаясь глухими к ее мольбам и плачу.

Вновь санитарам пришлось немало повозиться, чтобы заставить невольницу оказаться внутри кареты.

А железное сердце — этот Иноземцев проклятый — уселся на скамейке напротив, вновь на груди руки скрестил и спать завалился, привалившись виском к стеклу. Мог себе позволить, ибо один санитар на облучке сидел, двое других на запятках разместились. Даже если и удастся высвободиться из рубашки, то мимо этих здоровенных бугаев нипочем не проскочить. Вмиг догонят. Да и куда бежать? Кругом одни холмы…

Но Ульяна не теряла надежды. Не сидеть же, не ждать у моря погоды. Обладала она природной гибкостью и из пут знала, как выбраться. Даже воспользовавшись сном сатрапа, разок из рукавов руки вынула и обратно их засунула, ослабив узел. Осталось только подходящего момента дождаться.

Прибыли в усадьбу Лессепсов к вечеру.

Алая крыша каменного замка тонула в кронах столетних дубов. Фортификацию охватывало кольцо чудесных виноградников — внутри парк с красивыми скульптурами, фонтанами и скамейками, окруженный рвом. Замок был достроен совсем недавно, но уже без участия Лессепса-старшего. Сорок лет назад панамский король[7] сам восседал на лесах с молотком в руках, на пару с каменщиками выдалбливая причудливые пилоны и волюты. Да после начала Панамской кампании так в него и не вернулся. Зато внук любил проводить здесь несколько летних дней, пока не покидал Европу в пользу жарких египетских пустынь. Усадьбу всегда держали наготове, вдруг кто из господ соизволит отдохнуть в сельской глуши от шумной парижской жизни.

Миновали въезд, миновали парк. Фонтан у крыльца подозрительно напомнил Ульяне ее бюловский фонтан, где она руками предка утопила итальянскую бабушку[8], — те же нимфы, те же формы и размер.

В сердце закралась тоска, и даже совесть показала острые коготки в некогда мягких и неопасных лапах. Совесть Ульяны всегда была уснувшей кошкой, свернувшейся пушистым комком на печи, мягким, безобидным созданием, всегда покладистой и со всем согласной.

Иноземцев шел впереди, точно не раз бывал в этих хоромах и прекрасно знал дорогу, коридорами, лестницами шел, залами с мебелью, сплошь чехлами упакованной, поднялся на этаж, потом еще на один. Наконец остановился, указал на дверь. В эту минуту откуда-то снизу раздался голос управляющего.

— Рабочие прибыли, месье, — торжественно прокричал тот, будто возвещая о приходе каких-то очень важных особ.

Ульяна на минуту допустила схожесть его тона с тоном судебного исполнителя, который грозно оповещал в начале судебного заседания о приходе судьи.

«Рабочие прибыли!» — «Суд идет!» Ох не к добру все это…