Секрет каллиграфа

Хамид взорвался. Он закричал так громко, что его сотрудники вздрогнули. Он тут же позвал Самада и обрушил на него все мыслимые проклятия.

Помощник мастера стоял, опустив голову, и думал о том, кто из работников ателье последнее время больше всех нервничал. Ответ пришел быстро: Салман.

И когда наконец Фарси смолк, потому что ему надо было набрать в грудь воздуха и потому что под окнами ателье уже начали собираться соседи, Самад не без некоторого снисхождения в голосе заметил:

— Ты позоришь меня перед людьми, Господь тебя за это простит. Но я здесь ни при чем. Этот замок мог взломать кто угодно, однако я вижу, что здесь работал профессионал. Не удивлюсь, если в следующий раз он явится ночью и унесет твою тетрадь, сусальное золото, нож или что-нибудь еще. Ты можешь купить себе стальной сейф, но, как я слышал, король дамасских воров взламывает любой сейф с закрытыми глазами. Если хочешь моего совета, уволь своего посыльного. Сдается мне, он нечист на руку.

Хамид поднял голову, глаза его горели.

— Вышвырни его вон, — прошептал он срывающимся голосом.

33

В особняке на Багдадской улице вовсю кипела работа. Маляры, электрики, слесари и плотники круглые сутки не выходили из здания, чтобы за неделю до открытия школы оно было отремонтировано и блестело свежей краской.

Церемонию назначили на первое марта. Из ста двадцати приглашенных прийти отказались только четверо. Событием заинтересовалась пресса, даже крупнейшая ливанская газета «Аль-Нахар» обещала прислать корреспондента.

За два дня до открытия школы Назри получил от каллиграфа уже третье письмо. Он был в отчаянии. Неужели его признания не имели успеха? В тексте, присланном Фарси, предлагалось закончить игру в прятки и открыто ставился вопрос о причине отказа. К посланию прилагались два стихотворения из сборника лирики седьмого века, в которых поэт умолял возлюбленную об одном-единственном свидании. Назри еще надеялся завоевать этим сердце незнакомки. Фарси искренне желал ему этого.

Сначала Аббани направился в офис обсудить дела с Тауфиком, а потом к жене Альмас, которая лежала с тяжелой формой гриппа. Он не должен был давать ей никаких оснований для подозрений.

В ту ночь он хотел лишь убедиться в том, что его красавица никуда не исчезла. Поднявшись в мансарду, Назри заглянул в освещенный внутренний двор соседнего дома. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть: рядом с прекрасной незнакомкой сидел не кто иной, как Фарси.

Бледный от ярости, Назри бросился к себе в спальню. Какое коварство! Он доверился, платил, а этот лицемер выбрал момент и теперь, по всей видимости, шантажирует молодую женщину!

Всю ночь Назри обдумывал планы мести и, когда наконец понял, как ему уничтожить Фарси, так широко улыбнулся в темноту комнаты, что в ней как будто стало светлее.

— Хамид, Хамид, — прошептал он. — Ты совершил самую большую глупость в своей жизни.

Если бы Назри знал, как он ошибается!

34

Слезы текли у Салмана по щекам, когда он вместе с отцом шел за гробом матери. И только когда четверо мужчин стали опускать сбитый из досок ящик в землю, все чувства умерли перед охватившим юношу ужасом: он понял вдруг, что никогда больше ее не увидит.

Только соседи из Двора милосердия да Карам провожали Мариам в последний путь. Был и отец Базилиус. Этот вел себя крайне раздражительно и постоянно ругал двух своих причетников, вечно делавших что-то не то. Пробормотав положенное, отец Базилиус поспешил домой. Ему стало холодно, кроме того, убожество церемонии угнетало его.

Карам простился с Салманом во Дворе милосердия и крепко прижал его к груди.

— Да смилуется Господь над ее душой, — сказал он. — Я понимаю твое горе, но, поверь, теперь она освободилась от мук. — Карам отвел глаза. Салман молчал. — Я нашел тебе хорошее место у ювелира Элиаса Бараката, — продолжал Карам. — Ты его знаешь и очень ему нравишься. — С этими словами он поцеловал юношу в лоб и исчез.

Каждый, как мог, выражал свое сочувствие, но до конца жизни запомнил Салман лишь слова соседа Маруна.

— Я не стану утешать тебя, — сказал тот. — Я оплакиваю свою мать до сих пор. Мать — Божественное создание, и когда она умирает, в нас умирает Бог. И любое утешение только притворство.

По лицу Маруна текли слезы. Никогда не было оно таким мудрым и красивым, как в тот момент.

Вернувшись домой, Салман нашел свою квартиру опустевшей и ужаснулся. Отец провел остаток дня с Маруном, Камилем и Баракатом в винном баре неподалеку от поворота в переулок Аббара.

Внезапно Салман обнаружил домашние тапочки матери. Они валялись под столом, там, где она оставила их, прежде чем слечь окончательно. Салман взял их в руки и снова заплакал.

Отец дополз до кровати только около полуночи.

Спустя два дня Салман позвонил Нуре с почтамта. Ему сразу полегчало от ее голоса, а она в очередной раз убедилась в ранимости друга. Его душа походила на хрупкую вазу, которая, стоило ей только треснуть, грозила в любой момент развалиться на части. Когда Салман положил трубку, Нура спросила себя, станет ли она так же горевать, когда умрет ее мать. Нет, конечно нет, ответила она себе и устыдилась.