Секрет каллиграфа

Абдулла Махаини был начитанный человек и не без чувства юмора.

— Все мои силы уходят на поддержание мира среди моих девяти боевых жен, сорока восьми детей, десятерых слуг и двухсот пятидесяти работников. Наполеону приходилось легче.

Он был консервативен, но в меру. Взял себе девятерых жен, но ни одна из женщин его семьи не закрывала лицо на улице. Когда же кто-нибудь из ортодоксальных мусульман спрашивал его о причине столь странного решения, Махаини отвечал ему словами своего любимого ученого суфия:

— Бог дал нам лица, чтобы мы видели и узнавали друг друга. А благочестие надо блюсти в сердце.

А своим женам и дочерям Махаини объяснил, что паранджа — не изобретение ислама. Обычай закрывать женщинам лица существовал на территории Сирии за тысячу лет до пророка. В те времена это считалось признаком богатства и знатности. Только самые высокородные женщины могли публично носить паранджу. Крестьянок и рабынь за это наказывали.

Махаини любил компанию и остроумных собеседников. Он приглашал их к себе домой и в хамам,[5] где порой заключались торговые сделки. В числе его лучших друзей были два иудея и три христианина.

Купец восхищался всеми уважаемым, но небогатым суфием шейхом Рами Араби и не пропускал ни одной из его проповедей в квартале Мидан, предпочитая их помпезным службам Великого муфтия в ближайшей к его дому мечети Омейядов.

Так тщедушный шейх стал зятем великого Махаини, а потом и отцом Нуры.

Мать шейха Рами Араби так и не нашла общего языка с невесткой, в то время как его отец любил ее до безумия. Однако он был малообщителен и жил закрыто, в прямом смысле этого слова. Дедушка никогда не приходил без крайней необходимости, но уж тогда-то мать Нуры привечала его как желанного гостя. Бабушка же Нуры по отцовской линии, напротив, часто баловала их своими визитами. Это была энергичная и бесцеремонная старушка.

— Дайте мне только одним глазком взглянуть на благословенную Нуру — и я уйду, не то прислуга меня обворует, — говорила она, только переступив порог их дома. — И чем скорей мне подадут здесь приличный кофе, тем скорей я исчезну.

Ни для кого мать Нуры не готовила кофе так быстро, как для нее.

Сам Махаини навещал их каждую пятницу после праздничной молитвы. Он утверждал, что только по пятницам и может спать спокойно, не мучаясь никакими проблемами. Потому что молодой суфий, словно по наущению свыше, дает во время проповеди ответы как раз на те самые вопросы, которые волнуют старого торговца в течение всей недели. Сахар, мать Нуры, пошутила как-то, что шейху было бы лучше жениться не на ней, а на ее отце. «Они так подходят друг другу», — сказала она соседке.

Однако и эти приятели нередко спорили, стоило им только остаться друг с другом наедине. Махаини советовал юному шейху во время проповеди не витать в облаках и время от времени оглядываться на паству, не поспевающую за его мыслью. Иначе он даст хорошую фору своим врагам и, вместо того чтобы стать муфтием Сирии, будет до конца своих дней наставлять неграмотную чернь да глухих стариков.

— Что вы такое говорите? Разве вы неграмотный? — поинтересовался у тестя Рами Араби.

— Что?! — громко переспросил тот и захохотал.

— Сирийцы громко храпят, пока мимо них мчится поезд цивилизации. Со спящим можно вытворять что угодно. Но храпун громко вскрикивает, если его разбудить, — продолжал отец Нуры, всплескивая руками.

После таких встреч старик Махаини всегда бранил себя за то, что слишком жестко раскритиковал своего ученого зятя. Тот же, напротив, каждый раз решал для себя следовать мудрым советам тестя и впредь давать людям неудобоваримое лекарство не ведерными дозами, а по чайной ложке.

Нуре запомнился один случай, хорошо выявивший суть отношений между ее отцом и дедушкой Махаини.

Однажды отец чинил ящик, в котором она хранила игрушки. Тут появился дедушка, которому, по всей видимости, не давали покоя какие-то важные вопросы. Отец строгал и стучал молотком, словно не замечая старика, в то время как тот, глядя на него, беспокойно ерзал на стуле.

Когда же Махаини принялся рассуждать о неуемном чадолюбии и неразумной трате времени на детей, шейх удалился в свой кабинет и вскоре принес оттуда ножницы и два листа бумаги.

— Можете ли вы сделать из этого ласточку, которая умеет парить? — спросил он.

— Я что, ребенок? — пробурчал купец.

— Это то, чего я могу только пожелать и вам, и себе, — ответил отец Нуры, возвращаясь к ящику для игрушек.

Тут появилась мать с кофе, который она приготовила для своего отца, и немало удивилась, когда старик, опустившись на корточки, с блаженной улыбкой на лице стал складывать из бумаги птичку.

Это была первая бумажная ласточка в жизни Нуры. Девочка пускала ее из окна второго этажа, и она медленно кружила над двором, иногда застревая в кроне дерева, или стремительно пикировала на землю.