Секрет каллиграфа

Хамид избегал лишний раз прикоснуться к жене, как будто боялся чем-то от нее заразиться. На улице он всегда бежал на несколько шагов впереди. Нура просила Хамида идти рядом, потому что считала унизительным для себя постоянно догонять его. Хамид обещал больше так не делать, однако уже за следующим поворотом все начиналось сначала. Он никогда не держал супругу за руку. «У меня есть чувство собственного достоинства», — сухо объяснял он.

Почему мужчина, имеющий чувство собственного достоинства, не может идти по улице под руку с собственной женой? Ответа на этот вопрос Нура не находила.

Если Нура преграждала Хамиду путь, с тем чтобы он дотронулся до нее, он всегда обходил ее стороной. Когда она сама брала его за руку, он вздрагивал. Нура никогда не видела его без одежды, да и сам он отворачивался к стенке, когда она голая направлялась из спальни в ванную. Однажды муж всю ночь ворчал на Нуру за то, что за ужином она коснулась его под столом.

В тот вечер Нура с Хамидом навещали ее родителей, и те угостили их на славу. Мать веселилась, как никогда в жизни, и впервые прилюдно погладила мужа по щеке. Нура была счастлива и хотела поделиться радостью с Хамидом. Когда она легонько толкнула мужа по ноге, тот так испуганно сжался, что ей с трудом удалось сохранить на лице улыбку. Дома он кричал, что она ведет себя как шлюха, что такое обращение с мужчиной недостойно порядочной женщины. В тот вечер Нура впервые повысила на него голос. Она была вне себя от ярости и кричала, что, если так пойдет дальше, она просто-напросто замерзнет в этом доме. Муж на это язвительно заметил, что, если ей холодно, можно затопить печь. Дров у них достаточно.

С этими словами он оставил жену сидеть в гостиной. Спустя некоторое время Нура услышала его храп.

Что было ей делать? Она ничего не хотела, кроме покоя. Разве не говорила ей мать, что даже плохой брак — надежное убежище для женщины? Теперь Нура никак не могла с ней согласиться. Никогда еще она не спала так плохо, никогда так часто не задумывалась о побеге.

Что же беспокоило ее? Она и сама этого не понимала, пока не встретила Салмана. Лишь с его помощью Нура узнала, что это чувство проистекало от осознания того, что жизнь проходит впустую.

Записи в дневнике Нура делала регулярно и чувствовала себя шпионкой, заброшенной во вражеский тыл. Даже находясь рядом с мужем, она соблюдала эту внутреннюю дистанцию, позволявшую ей вести непредвзятые наблюдения.

Хамид фанатично защищал все, что делал и думал, хотя и оборачивал свои острые суждения толстым слоем вежливости. Он всегда стремился превзойти всех, однако был неопытным ребенком во всем, что не касалось каллиграфии. Нура часто замечала, как ее отец поддакивает ему только ради того, чтобы не выставить дураком. Когда она заговорила с ним об этом, отец ответил:

— Ты права, дитя мое, о многих предметах он имеет лишь свое собственное суждение, которое ошибочно принимает за истину. Но если я буду смущать его каждую неделю, он просто перестанет сюда приходить. А для меня видеть твое лицо гораздо важнее, чем отстоять свою правоту пусть даже перед всем миром.

Хамид претендовал на победу в спорах на теологические, философские, литературные и другие темы, хотя ничего не читал, кроме своей ежедневной газеты. Из многолетней борьбы за звание лучшего каллиграфа Дамаска он вышел победителем и теперь, как все победители, преувеличивал свои возможности.

Когда Нура выходила за него, Хамид стоял на вершине славы. От клиентов не было отбоя, несмотря на высокие расценки. Тем не менее Хамиду ни разу не пришло в голову спихнуть часть заказов на своих сотрудников. Разумеется, ретуширование или составление эскизов он оставлял им. Но главную часть работы всегда выполнял собственноручно и с большим удовольствием. Брал Хамид дорого, но взамен клиенты получали от него истинные произведения искусства. Ему льстило, когда профессора, академики или политики лишний раз возвращались к нему, чтобы сказать «спасибо» за каллиграфии, а также за то, чтó они получили благодаря им.

— Я принес тебе лишь скелет своего письма, а ты одел его плотью и наделил душой, — так сказал Хамиду Фарси один из заказчиков.

Особенно часто обращались к нему состоятельные крестьяне, которые плохо ориентировались в столичной жизни. Они не торговались, поскольку знали, какие двери открывают эти письма. Хамид никогда не повторялся и поэтому очень неохотно расставался со своими шедеврами.

Дни напролет он прорабатывал стиль письма, пока наконец не находил для изречения идеальную форму. Он превращал шрифт в музыку, воздействующую на адресата в нужном клиенту направлении.

За работой Хамид ощущал себя скорее композитором, чем писцом. Еще его учитель отмечал у него особое чувство музыки шрифта. Хамид лучше других видел, какой длины должна быть буква, где остановить закругление и как расположить точки. Он развил в себе и довел до совершенства этот особый музыкальный слух, инстинктивно чувствуя малейшие диссонансы.