Секрет каллиграфа

Самад засмеялся, а Ради, который все слышал, покачал головой.

— Хозяин скуп, — выдохнул он и потер друг о друга указательный и большой пальцы — жест, не только в Дамаске означающий деньги.

Подмастерья Ради и Саид находили кафе Карама слишком дорогим и обедали вместе с помощниками Али и Басемом в одной грязной, но дешевой забегаловке неподалеку. Только Махмуд весь день ничего не ел. Это был высокий мужчина, который постоянно курил, утверждая, что в еде не видит никакого удовольствия и предпочитает питаться табачным дымом.

Как-то в четверг Салману передали, чтобы он дождался Хамида. В шесть часов каллиграф закрыл мастерскую и пошел впереди Салмана по улице, да так быстро, что тот едва успевал за ним. Маршрут пролегал из квартала Сук-Саруйя до цитадели, а оттуда через рынок Сук-аль-Хамидия в направлении мечети Омейядов. Хотел ли хозяин этой пробежкой показать ему, насколько короток путь до его дома? Как раз в тот момент, когда Салман подумал об этом, Фарси поскользнулся и упал. Это случилось у поворота на улицу Бимаристан, на гладкой базальтовой мостовой. Салману было непривычно видеть своего могущественного мастера таким беспомощным. Или Хамид Фарси поскользнулся, потому что Салман, сам того не заметив, мысленно пожелал ему этого?

— О, это проклятье! — воскликнул хозяин.

Никто не понял, что он имел в виду. Какой-то продавец напитков помог ему подняться и предложил стакан холодной воды. Мастер категорически отказался и пошел дальше, мимо знаменитой больницы Бимаристан двенадцатого века, но теперь уже гораздо медленнее. Колено его кровоточило, а штанина была разодрана, однако Салман не решался сказать ему об этом. Он молча последовал за хозяином в переулок Махкама с его многочисленными разноцветными лавками, а потом вышел за ним в Портняжный переулок, который хорошо знал, потому что одно время носил заказы портному-христианину. Портняжный выходил на Прямую улицу, от которой отходил переулок, где жил каллиграф. Напротив него начинался Еврейский переулок. Они прошли еще чуть по Прямой улице, почти достигнув христианского квартала. Не далее чем в ста метрах от поворота к дому мастера стояла церковь Девы Марии и Римские ворота. Переулок Салмана находился в каких-нибудь пятистах метрах отсюда.

— Здесь, — сказал мастер, остановившись перед красивым домом. — Ты постучишь три раза и будешь ждать. — Он показал на бронзовую колотушку. — Моя жена передаст тебе обед, а ты ей — пустую посуду от вчерашнего.

С этими словами мастер Фарси открыл дверь, которая, как было принято в Дамаске, днем не запиралась.

— И еще, — повернулся к нему мастер, — никто не должен знать моего адреса, ни твоя семья, ни Самад. Ты понял?

Не дожидаясь ответа, каллиграф исчез за дверью и загремел засовом.

Салман облегченно вздохнул. Теперь ему предстояло хорошенько изучить этот путь, который из-за случившейся с мастером неприятности он запомнил плохо. Салман повернул назад и еще раз проверил дорогу, переулок за переулком, до самого ателье. Хотя его прошиб пот, на все про все ему понадобилось ровно двадцать минут.

В воскресенье, первый рабочий день мусульманской недели, Салман поднялся раньше обычного. За окном занималось теплое осеннее утро. Отец еще спал, а мать удивленно вскинула брови.

— Так рано? Ты что, влюбился? Или теперь сердце заменяет тебе будильник?

— Сегодня я понесу мастеру обед, а его жена передаст мне матбакию, — ответил Салман. — Я никогда еще не видел мусульманских женщин вблизи, тем более не бывал у них дома.

— Мусульманские, иудейские или христианские — какая разница? Тебе же не есть ее? Только возьмешь у нее матбакию и передашь своему хозяину. Не придавай этому такого значения, дорогой. — С этими словами она поцеловала его в оба глаза.

Ровно в одиннадцать Салман покинул ателье и отправился к Караму, чтобы выпить у него чашечку чая и быстро попрощаться.

— Ты, похоже, нервничаешь. Мне кажется, сегодня ты влюбишься, — сказал тот, потрепав ежик волос на голове Салмана.

Когда юноша стоял перед домом Хамида Фарси, его сердце билось как сумасшедшее. Он набрал в грудь воздуха, стукнул дверным молотком один раз и произнес почти про себя: «Добрый день». Заслышав шаги, Салман собрался с духом и повторил уже громче:

— Добрый день, госпожа… или мадам?

В проеме показалось красивое, почти мальчишеское лицо. Жена каллиграфа выглядела вполне дружелюбно. Она носила современную одежду и была худа, как подросток.

— А, ты тот мальчик, который с сегодняшнего дня будет носить обед! — приветливо воскликнула она, передавая ему трехэтажную матбакию.

Салман отдал женщине пустой вымытый сосуд от вчерашнего обеда.

— Спасибо, — сказала она и закрыла дверь прежде, чем он успел с ней поздороваться.

Дорóгой Салман пытался успокоиться. Пот лил с него в три ручья, и он отошел в тень. Еще двенадцати не пробило, когда он стоял перед мастером в ателье.

Хамид Фарси посмотрел на него сочувственно.

— Тебе не следовало так бежать, — заметил он. — Мне не надо, чтобы ты появлялся здесь в мыле или, чего доброго, получил солнечный удар. Обед — вот все, что мне нужно.