Секрет Небосвода. Рассказы

– А с чем, ну с чем, против них? – немного плаксиво, жалостливо сказал Егор, подсел к Женечке и взял ее руки в свои. – А если сейчас идти надо! В эту самую минуту? Они же плюнут в лицо и хлопнут дверью! По городу в теплосетях износ – девяносто пять процентов. Дети будут мерзнуть. И все будут молчать. Все! А плата будет расти. Всегда. А зарплата никогда не позволит купить жилье, родить детей. Ну с чем против них идти? Слова для глухих нет. Им плевать. Так почему же, милая, родная моя девочка, нам не должно быть плевать на них? – едва не без слез говорил Егор. – У меня половина заводчан хоть завтра бы поставила всю эту шушеру к стенке! Думали – наворуют, и мы их переизберем. А теперь какая на выборы надежда? Они третий срок сидят и не против четвертого! – Егор говорил восторженно, с наивным юношеским напором, хотя самому было за двадцать пять, и мало кто из друзей мог с ним спорить в упорстве и решимости.

В комнате повисла хмурая, грозовая тишина. Витя молчал и думал – хватит ли девушкам решительности согласиться с правдой? Неприятной, опасной, неудобной. Сколько раз он видел, как люди, близкие и чужие, находили силы отвернуться, пренебречь правдой, не находя сил быть честными. Из памяти всплыло лицо преподавателя, которому он первый раз давал взятку – лицо надежного семьянина и добряка. Вспомнил, как долго и насыщенно, будто желая отравиться, курил в форточку редактор, когда позвонили с запретом на публикацию о замерзающей школе в поселке под Тихомиром – редактор напился, но статья не вышла. Вспомнил, как менялись глазами чиновники, как только вопрос – лишь слегка, совсем слегка – мог навлечь на них гнев кожаных кабинетов их начальников. Вспомнил, как исчезали перед интервью свидетели властных нарушений, как молчали телефоны, отключенные испугом быть услышанными. В те дни Витя понял – закон, убеждения, интересы – все блеф, ничто не поможет стать человеком тому, кто не чувствует в себе орган совести. Это было как открытие! Будто он думал – все люди равны, живут едиными правилами. И вдруг ясно увидел, что правила каждый себе придумывает сам, а только притворяется равным, чтобы не возмутить тишину, в которой наживается и жиреет, и никакого равенства они не хотят, и под эту удобную, под себя устроенную неравность любое правило перекорячят, какой угодно закон подстругают.

В дверь растерянным и протяжным сигналом позвонили. С порога, не проходя, Саша обрывисто и громко объявил:

– Кольку Полетова взяли! Шьют налет. Алиби у него смешное – водку жрал где-то весь день.

Ребята переглянулись. Колька, конечно, сволочь, еще в школе классного учителя и мать до сердечных приступов доводил, в пятнадцать лет сидел по разбою, и списать на него нападение ничего не стоило.

– Не подумали мы, товарищи наркомы, об этом, – сел и откинулся на спинку дивана Саша. – Где телефон? Институтских кое-кого обзвоню – вдогонку забрить могут. Егор, ты бы тоже…

– У заводчан всегда пара кандидатов на автозак найдется, – не без гордости откликнулся Егор.

– Плюс – железнодорожники. Как у них профсоюз прихлопнули, творят там, что хотят, – добавил вслед Витя.

– Мы пошли, – оглянулся Егор на Сашу, а следом на Оксану, которая тише воды сидела тут же. – Будьте на связи.

В дверях, чтоб девушки не слышали, Витя остановил ребят.

– Давайте-ка соберем рюкзаки. Присмотрите себе по тихому углу. Если кого-то заберут, остальные – в разбежку. И спокойно всех сдаем. Не настолько наворотили, чтобы рисковать здоровьем. Страшно думать, что там с Полетовым. Он ведь и правда ничего не знает. А так – пусть ищут. В своем собственном бедламе.

Спустилась теплая летняя ночь и город затих. Не лаяли, как в деревнях, собаки, не посвистывала перепелка, не трещал коростель. Из машин – неторопливые такси, да пьяные лихачи; редкий прохожий запускал струю ругани в темень дворов, провалившись в яму на дороге. У вымирающих подъездных фонарей роем кружились мотыльки. Парки, скверы, детские площадки, школьные дворы, переулки, все утонуло в душноватой тьме. Только памятник Вождю на площади, где замерло безлюдье и глухота, освещался ярко, со всех сторон, будто служил главной моделью на подиуме.

Витя обзвонил знакомых, собрал кое-что об аресте Полетова. Одни убеждали, что в тюрьме Полетову и место; другие – так и просто были уверены, что нападение Полетов и совершил. Витя просмотрел нужные на случай побега вещи, но рюкзак собирать не стал. Открыл толстую «тетрадь действий». Уже месяца два ребята обсуждали, записывали главное, на случай бунта: связи, милицию, сколько нужно людей, времени, и куда ударить. Он был недоволен. В городе началось движение, а они так слабо готовы!

Оставшись вдвоем, за чаем, невзрачно, не понимая слов, о чем-то переговаривались. В глазах Оксаны крепился затаенный страх. Где-то глубоко такой же страх сидел и в нем. Чаю налил крепкого, щедро насыпал сахара и задумчиво размешивал.

– Ты боишься потерять эту жизнь? – Витя обвел взглядом утихшую в ночном сне их квартирку.

– Я боюсь за нас. За тебя боюсь, между прочим! – с осуждением говорила Оксана.